Достаточно взглянуть на «традиционные юрты» и «передвижные жилища монголов»[121] (33, 91), чтобы понять, что по своим качествам и мастерству изготовления они не уступают (а то и превосходят) кибиткам пилигримов-переселенцев из Европы, осваивавших Североамериканский континент в XVII–XVIII вв.

Бесспорно, в условиях натурального кочевого хозяйства подобные транспортные средства для долгих путешествий по степным просторам невозможно изготовить. Изготовлены эти «корабли степей», скорее всего, в стационарных условиях и мастерами высокого класса. Но никак не в полевых становищах скотоводов кустарным способом, и не «полудикими кочевниками», и вряд ли предками тех, кто и в нынешний век предпочитает постоянно жить в юртах[122] — не в обиду будет сказано, качеством намного ниже изображенных. Мной приведено было выше немало доводов того, что средневековые татары не соответствовали общепринятым понятиям о кочевниках. Бесспорно, кочевое скотоводство высокого уровня товарного производства, включая и коневодство, как способ хозяйствования, имело большое значение в жизни средневековых татар.

Но в то же время применялось кочевое скотоводство именно как способ передвижения по вновь осваиваемым землям и закрепления на них, при путешествиях по степи. Путешествие по степи выгодно отличалось от путешествий по океану, когда на борт корабля можно было брать ограниченное количество пищи, питьевой воды, да и при передвижении по морю количество путешествующих было весьма ограничено, и судьба находящихся на парусном судне зависела целиком от стихии.

Соответственно, в местах оседлого проживания татар возникали города, и образовывались государства, но строительство городов и организация государств татарами, ранее конца XIII в., ни в коем случае не допускается официальной наукой, как и принадлежность средневековым татарам других объектов материальной культуры, следы которых обнаруживаются во множестве. Создание их приписано безликим неопределенным «тюркам», либо выдуманным «бесследно исчезнувшим тюркским племенам», почему-то не оставившим никаких потомков, признающих их за предков. Подобно тому, как собирательное название (политоним) упомянутых в первой части кимаков объявили «этническим названием тюркского племени, не оставивших потомков».

«Неясно исчезновение этого большого государства вместе с населявшим его народом» (35, 223) — недоумевает Л. Н. Гумилев (но ответ он же и подсказывает, направляя к сведениям, которые использованы в данной работе). Все становится ясным, если мы сопоставим все данные из истории татар.

Вспомним, что и происхождение кимакского народа, и создание государства кимаков, и управление этим государством связывается с татарами: «у кимаков — хакан из татар и 11 правителей уделов» (там же, 227), «царь кимаков — один из величайших царей, тюркские цари опасаются власти хакана» (там же).

Население этого государства Кимаков «восточные авторы, как мусульманские, так и китайские, именуют кыпчаками» (30, 82). Летняя ставка хакана (царя) кимаков находилась в городе Камания, местонахождение которого неизвестно… Когда кимаки в середине XI в. проникли в Приднестровье, русские назвали их «половцами» за светлый цвет волос (полова — рубленая солома), но в западноевропейских языках за ними сохранился этноним — команы» (там же, 82–83).

Но и этноним «татар», как видно из сведений Юлиана, был известен также и европейцам, по крайней мере, восточным, еще «до монголов», и скорее всего, название «команы» и «татары» относились к разным поколениям одного и того же этноса, так как католический миссионер сообщает своим, что «татары прежде населяли страну, населяемую ныне куманами» — т. е. намного «прежде» «татаро-монгольского нашествия» (2, 83). Просто название команы («половцы», «кыпчаки») представляло собой более широкое понятие, включая, кроме татар, также и представителей многочисленных мелких тюркских кочевых племен, рассеянных от Иртыша до Черного моря.