Злодеями вдруг оказываются полицейские Бэйвью. У них нет улик, они портят нам жизнь, и они нарушили конституционные права Купера. Они оправдываются: представитель полиции утверждает, что вопросы задавались осторожно и утечка не допускалась. Но в дело хочет вмешаться АСГС[6]. И на экране Эли Кляйнфельтер из «Пока Не Будет Доказано» говорит о том, что дело с самого начала велось из рук вон плохо: из нас четверых сделали козлов отпущения, но никто не задался вопросом, кто еще мог желать смерти Саймона Келлехера.

– Про учителя все забыли? – спрашивает он, перегибаясь через свой захламленный стол. – Это единственный присутствовавший там человек, с которым обращаются как со свидетелем, а не подозреваемым, хотя возможностей у него было больше, чем у других. Это нельзя сбрасывать со счетов.

Мейв наклоняется ко мне и шепчет:

– Надо бы тебе работать на «Пока Не Будет Доказано», Бронвин.

Мигель переходит к следующему вопросу: «Кем же был Саймон Келлехер?» На экране появляются школьные фотографии Саймона, сопровождаемые воспоминаниями о его хорошей учебе и чудесной семье, называются все клубы, в которые он входил. Потом на экране возникает Лея Джексон на фоне газона у школы. Я оборачиваюсь к Мейв, вытаращив глаза, она поражена не меньше моего.

– Это сделала она, – говорит Мейв словно про себя. – Она и вправду это сделала.

За интервью с Леей следуют рассказы других ребят, пострадавших от сплетен Саймона, в том числе и Эйдена Ву, и той девочки, которую родители выгнали из дома, когда разошлась новость, что она беременна. Мейв берет меня за руку, когда Мигель бросает последнюю свою бомбу: скриншот ветки дискуссии в «Форчан», где выделен пост Саймона о худшей школе графства Орандж.

Я вспоминаю, как Мейв набирала сообщение в тот день, когда так расстроила Джену во время ланча.

– Так ты на самом деле отправила это в передачу? – шепчу я.

– На самом деле, – шепчет она в ответ. – Но я не знала, что они это используют. Со мной никто не связывался.

К концу передачи полиция Бэйвью предстает шайкой негодяев, и Саймон недалеко от них ушел. Эдди, Нейт и я – случайные прохожие, попавшие под перекрестный огонь без всякой своей вины, а Купер – просто святой. Просто поразительно, как все перевернулось.

Не знаю, можно ли назвать это журналистикой, но передача «Следствие ведет Мигель Пауэрс» резко меняет ход вещей. Кто-то размещает на «Change.org» петицию с требованием прекратить следствие, и она собирает почти двадцать тысяч подписей. Командам главной лиги и колледжей приходится отбиваться от вопросов, действительно ли они подвергают дискриминации игроков-геев. Тон СМИ меняется, больше вопросов задается уже о ведущей дело полиции, чем о нас. И когда я в понедельник возвращаюсь в школу, меня снова замечают и со мной разговаривают. Даже Ивэн Нейман, который вел себя так, будто мы вообще незнакомы, при последних звуках звонка проталкивается ко мне и спрашивает, пойду ли я на тренировку по матбою.

Может быть, моя жизнь никогда не станет полностью нормальной, но к концу недели я начинаю надеяться, что в ней хотя бы будет меньше криминала.

В пятницу вечером я, как обычно, связываюсь по телефону с Нейтом и читаю ему последний пост с «Тамблера». И там даже вроде бы собираются сдаться:

Нейт прерывает меня после первого же абзаца:

– Извини, у нас есть более важные вопросы. Ответь мне честно: если я перестану быть подозреваемым в убийстве, ты все равно будешь считать меня привлекательным?

– У тебя испытательный срок за наркоту, – напоминаю я. – Это здорово заводит.

– Ну, так он же в декабре закончится, – парирует Нейт. – К Новому году я, возможно, стану образцовым гражданином. Твои родители, быть может, даже разрешат мне пригласить тебя на настоящее свидание. Если ты захочешь.

Если я захочу.

– Нейт, на свидание с тобой я хочу уже с пятого класса, – сообщаю я.

Но мне приятно, что его интересует, как мы будем существовать вне этой странной ситуации. Может, если мы оба будем об этом думать, появится возможность что-нибудь изобрести.

Он рассказывает мне о последней встрече с матерью, которая, кажется, настроена серьезно. Мы вместе смотрим кино – к сожалению, по его выбору, – и я засыпаю под его голос, критикующий паршивую работу оператора. Проснувшись в субботу, я замечаю, что на моем одноразовом телефоне осталось несколько минут. Надо будет попросить у него еще один. Кажется, это будет четвертый. Не исключено, что скоро мы сможем говорить по нормальным телефонам.

Я лежу в кровати чуть дольше обычного, как раз до того времени, когда уже пора шевелиться, если мы с Мейв хотим заняться нашим обычным делом – бегом и библиотекой. Уже завязав кроссовки, я копаюсь в ящике в поисках плеера, и тут в дверь осторожно стучат.

– Заходи! – говорю я, доставая синий прямоугольничек из-под стопки бандан. – Это ты, Мейв? Из-за тебя у него осталось только десять процентов зарядки! – Я оборачиваюсь – и при виде бледной, дрожащей Мейв едва не роняю плеер. Стоит Мейв заболеть, как меня охватывает ужас, что это рецидив. – Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я с тревогой.

– Нормально. – Это слово звучит как выдох. – Но я должна показать тебе одну вещь. Может, ты спустишься?

– Что там такое?

– Ты… спустись, увидишь.

Голос у Мейв настолько хриплый, что сердце у меня болезненно сжимается. Весь путь вниз она не выпускает перил. Я хочу спросить, не случилось ли чего с мамой или папой, но она ведет меня в гостиную и молча кивает на телевизор.

На экране Нейт в наручниках. Полиция выводит его из дома, а внизу бегут слова: «Арест по делу об убийстве Саймона Келлехера».

Суббота, 3 ноября, 10.17

Вот тут я все-таки роняю плеер. Он выпадает у меня из руки, глухо ударяется о ковер, а я смотрю, как полицейские, идущие по обе стороны от Нейта, открывают перед ним дверь и не слишком осторожно вталкивают его на заднее сиденье полицейской машины. Камера показывает стоящую возле дома журналистку, которая убирает с лица прядь темных волос.