Голодающие маршируют по Детройту, 1932 год.

Полиция пускает в ход слезоточивый газ.

“Прекратить полицейский террор Форда-Мерфи!”: митинги протеста в ответ на гибель пятерых демонстрантов.

Городские сановники были потрясены, впервые увидев готовые фрески. Одним из таких был обладатель степени доктора философии, президент колледжа Мэригроув Джордж Г. Дерри:

Злую шутку сыграл сеньор Ривера со своим капиталистическим покровителем, Эдселем Фордом. Риверу наняли для того, чтобы он истолковал сущность Детройта; взамен этот коммунист всучил мистеру Форду, а заодно и музею, свой личный “Манифест”. Довольно одного взгляда на центральное панно, что приветствует входящего, и коммунистический мотив, пронизывающий всю композицию и придающий ей цельность, становится ясен. Но обрадуются ли женщины Детройта, согласятся ли узнать себя в мужеподобной тетке с грубыми чертами лица, которая просит помощи и сострадания у своей томной, подчеркнуто чувственной азиатской сестры?24

Другой член городского совета уверял, что закрасить фрески недостаточно, ведь впоследствии их можно будет извлечь из-под слоя белил. Он призывал к полному уничтожению этого “издевательства над духом Детройта”. Надо сказать, что со следующим крупным заказом Риверы ровно это и случилось: Джон Д. Рокфеллер-младший попросил художника украсить стены нью-йоркского Рокфеллер-центра, а тот настоял на использовании в оформлении портрета Ленина вместе с коммунистическими лозунгами вроде “Долой империалистическую войну!”, “Пролетарии – объединяйтесь!” и, что самое страшное, “Деньги – всем и задаром!”. По задумке Риверы, стяги с этими словами должны были пронести по самой Уолл-стрит. Возмущенный Рокфеллер приказал избавить его от творений взбалмошного мексиканца.

Целительная сила искусства хорошо известна. Но и всех гениев Возрождения не хватило бы, чтобы склеить разрезанное Депрессией на две неравные части общество. Многие страны в похожей ситуации поддались искушению тоталитаризма. Не то США – здесь пошли Новым курсом. Первый президентский срок Франклина Делано Рузвельта – время бурного расцвета разнообразных федеральных агентств и инициатив, призванных вдохнуть жизнь в поверженную экономику. В лавине обрушившихся на головы американцев нововведений не просто разглядеть самую успешную рузвельтовскую меру, последствия которой ощущаются и поныне, – новый курс на жилье. Дав миллионам американцев возможность владеть собственными домами, администрация ФДР сделала важнейший шаг по направлению к первой в мире демократии домохозяев. А США раз и навсегда получили прививку от красной революции.

В каком-то смысле Новый курс стал попыткой государства исправить провалы рынка. Некоторые сторонники Рузвельта вдохновлялись примером большинства европейских стран, где жилищное строительство все реже обходилось без участия правительства. И то правда, около 15 % расходов

Управления общественных работ – это сооружение доступных домов и расчистка трущоб. Все так – но куда важнее для американских властей было бросить спасательный круг стремительно тонувшему рынку ипотечного кредитования. Спешно учрежденная Корпорация кредитования домовладельцев взялась продлевать истекавшие ссуды на сроки до пятнадцати лет. Еще в 1932 году Федеральный совет банков жилищного кредита начал одновременно поощрять и держать под наблюдением мелких ипотечных заимодателей на местах – ссудно-сберегательные общества (или “копилки”), ассоциации взаимопомощи на манер британских жилищностроительных кооперативов, которые брали деньги на хранение и выдавали необходимые средства желающим приобрести дом. Рузвельт понял, что раздавленным событиями последних лет банковским вкладчикам требуется поддержка, и создал Федеральную корпорацию по страхованию депозитов. Теперь, полагали авторы законопроекта, вкладываться в ипотечное кредитование будет даже безопаснее, чем покупать сам дом: если заемщики откажуться платить, кредиторов утешит государство25. По крайней мере на бумаге копилки были защищены от набегов, которым подвергалось семейное предприятие “Кредитно-строительное общество Бейли” в знаменитом фильме Фрэнка Капры “Эта прекрасная жизнь” (1946) – роль отчаянно борющегося за жизнь своей фирмы Джорджа Бейли в нем досталась Джеймсу Стюарту. “Знаешь, Джордж, – говорит отец героя, – я так думаю, что правильное мы дело делаем. Удовлетворяем насущную потребность людей. Где-то внутри, в печенках, у каждого сидит желание обзавестись своей крышей, своими стенами и камином в одной из них, а мы сидим в этой обшарпанной комнатенке и помогаем человеку получить то, что он хочет”. Молодой Бейли в конечном счете принимает заветы родителя, а после его смерти пытается перетянуть на сторону добра коварного домовладельца Поттера, загонявшего горожан в трущобы:

[Отец мой] никогда не думал о себе… Зато, мистер Поттер, он помог многим людям выбраться на свет из вашей помойки. Разве это плохо? Разве не стали они после этого добропорядочными гражданами? И какому хозяину теперь не приятнее иметь с ними дело?.. Вы говорили… пусть они подождут, накопят деньжат, а уже потом думают о приличном доме. Подождут? Чего это они подождут? Пока дети вырастут и покинут отчий дом? Пока сами они превратятся в старые развалины и… Да вы хоть знаете, сколько лет нужно честному работяге, чтобы скопить пять тысяч долларов? Поймите же, мистер Поттер, этот сброд, о котором вы говорите… почти все они работают, платят по счетам, живут и умирают здесь, на этих улочках. Неужели это так сложно – сделать так, чтобы они работали, платили, жили и умирали с парой приличных комнат и ванной?

“Эта прекрасная жизнь”: Фрэнк Капра воспел добродетели маленьких ссудно-сберегательных ассоциаций, сняв Джеймса Стюарта в роли неотразимого поставщика жилищных кредитов.

Утверждая в столь радикальной форме прелести владения домом, Джордж Бейли опережал свое время. Делом, а не только словами, американским покупателям недвижимости помогло Федеральное управление жилищного строительства. Предоставляя государственные гарантии ипотечным заимодателям, ведомство удобряло почву для крупных (вплоть до 80 % стоимости недвижимости), длительных (до двадцати лет), полностью амортизованных и недорогих ссуд. В результате рынок ипотеки не просто пришел в себя – он как будто заново родился.

Стараниями властей на свет появились типовой договор долгосрочной ипотеки и всенародная система наблюдения и оценки надежности ссуд, и теперь все было готово для выхода на сцену вторичного рынка ипотеки в масштабах всей страны. Он и вышел – в 1938 году, когда Федеральная национальная ипотечная ассоциация, впоследствии прозванная Фанни Мэй (Fannie Мае)[53], получила право выпуска облигаций с последующим выкупом закладных у региональных ссудно-сберегательных ассоциаций; последние запутались в паутине новых ограничений, географических (клиентами могли быть лишь те, кто проживал в радиусе 80 километров от офиса фирмы) и финансовых (так называемое распоряжение “Q” устанавливало крайне низкий потолок ставки по кредитам). Ну а поскольку новые меры вели к снижению среднего ежемесячного взноса, Управлению жилищного строительства удалось пригласить в ряды потенциальных покупателей недвижимости куда больше американцев, чем прежде считалось возможным. Не будет преувеличением сказать, что тогда родилась новая Америка – Америка однотипных и привлекательных в своей однотипности предместий.