— Нет, что за дела?

— Да ничего особенного. Просто Джон сомневается, что Лула покончила с собой, вот и все.

Страйк догадывался: она остается на месте лишь потому, что ее сковал ужас. Но вряд ли он нагнал на нее страху своим обращением.

— Тебе не о чем беспокоиться, — снова заверил он девушку. — Джон поручил мне проверить все обстоятельства, то есть…

— А он чего говорит: это из-за меня?

— Да что ты, конечно нет. Я просто хотел услышать твое мнение: какой у нее был настрой, что могло навести ее на мысли о смерти. Вы же с ней постоянно виделись, правда? Вот я и подумал, что ты была в курсе ее дел.

Рошель собралась что-то сказать, но передумала и попыталась пригубить обжигающий кофе.

— Так чего брат ее говорит: что она, дескать, не сама руки на себя наложила? Что ее типа из окна выбросили?

— Он считает, что такое вполне возможно.

Рошель прикидывала что-то в уме.

— Я тебе ничего докладывать не обязана. Ты даже не настоящий легавый.

— Угу, это точно. Но разве у тебя нет желания помочь установить…

— Она сама из окна выбросилась, — твердо заявила Рошель Онифад.

— И откуда же у тебя такая уверенность? — спросил Страйк.

— Знаю, и все тут.

— Но, похоже, никто из ее знакомых этого не ожидал.

— У нее депресняк был. Ага, на лекарствах сидела. Как и я. Такая, бывает, тоска накатит, сил нет. Это ж болезнь, а не что.

«Ничто», — повторил про себя Страйк и на мгновение отвлекся. Он не выспался. Ничто — вот куда ушла Лула Лэндри. И все там будут, включая его и Рошель. Бывает, что болезнь шаг за шагом заводит тебя в ничто… Именно это и происходило сейчас с матерью Бристоу. Бывает, ничто летит навстречу и бетонной плитой раскалывает тебе череп.

Чтобы не спугнуть Рошель, он не стал вытаскивать блокнот, а просто задавал вопросы самым обыденным тоном: как ее поставили на учет в поликлинике, как они познакомились с Лулой.

Вначале, терзаемая подозрениями, Рошель отвечала односложно, однако мало-помалу разговорилась. Ее история оказалась печальной. В раннем возрасте — насилие, затем детский дом, острое психическое расстройство, приемные семьи, дикие приступы агрессии, а с шестнадцати лет — бродяжничество. Лечиться она стала, в общем-то, случайно — после того, как попала под машину. В припадке буйства Рошель не дала врачам осмотреть свои травмы, ее госпитализировали и в конце концов показали психиатру. Сейчас она сидела на лекарствах, которые, если она не забывала их принимать, существенно облегчали ее симптомы. Каждый прием у врача становился для нее главным событием недели. У Страйка ее рассказ вызывал и жалость, и сочувствие. Рошель нахваливала молодого психиатра, который вел у них групповую терапию.

— Значит, там вы с Лулой и познакомились?

— А ее брат, что ли, тебе не рассказывал?

— Рассказывал, но без подробностей.

— Ну да, пришла она в нашу группу. Ее направили.

— И вы с ней разговорились?

— Ну.

— И подружились?

— Ну.

— Ты бывала у нее дома? В бассейн с ней ходила?

— Нельзя, что ли?

— Конечно можно. Я просто спрашиваю.

Рошель слегка оттаяла:

— Плавать-то я не умею. Не люблю, когда мордой в воду. Я больше в джакузи сидела. А еще мы с ней по магазинам ездили, то да се.

— А она рассказывала тебе про своих соседей — про людей, которые жили в том же доме?

— Про Бестиги, или как их там? Что-то рассказывала. Не любила она их. Баба эта — гадина! — с внезапной злостью бросила Рошель.

— Почему ты так считаешь?

— Ты сам-то ее видал? Я для нее была как грязь под ногами.

— А что Лула о ней думала?

— Терпеть ее не могла, и муженька ее тоже. Блядун.

— В каком смысле?

— Блядун — и все тут, — раздраженно отрезала Рошель, но, поскольку Страйк молчал, она продолжила: — Жена в дверь, а он — Лулу к себе зазывать.

— И Лула к нему спускалась?

— Еще чего, — процедила Рошель.

— Вы с Лулой много беседовали, правильно я понимаю?

— Ну да, внача… Ну да.

Она посмотрела в окно. Внезапно хлынувший дождь застал прохожих врасплох. Окно позади их столика испещрили прозрачные овалы.

— Вначале? — переспросил Страйк. — Но со временем стали меньше общаться?

— Я скоро пойду, — важно заявила Рошель. — Дела у меня.

— Такие люди, как она, — осторожно начал Страйк, — часто бывают избалованными. Помыкают другими. Ждут, что все будут…

— Я ни перед кем не прогибаюсь, — возмутилась Рошель.

— Может, потому она к тебе и тянулась? Может, видела в тебе ровню, а не какую-нибудь… прилипалу?

— Это уж точно, — смягчилась Рошель. — Я перед ней на задних лапках не ходила.

— Вот видишь, потому она и хотела с тобой дружить, ты жизнь знаешь…

— А то как же.

— …и ко всему прочему, вы лечились вместе. Поэтому ты ее понимала, как никто другой.

— А еще я черная, — добавила Рошель. — Она тоже хотела по-настоящему черной себя почувствовать.

— Это она сама тебе сказала?

— А кто ж еще? Она даже не знала, откуда род ихний пошел, где ее корни.

— Она рассказывала тебе, что пыталась разыскать черную ветвь своей семьи?

— А то как же. Она ведь… ага. — Рошель осеклась.

— Ну и как, нашла кого-нибудь? Отца?

— Нет. Не нашла. Ничего у ней не вышло.

— Правда?

— Да, правда.

Рошель стала торопливо дожевывать булку. Страйк забеспокоился, как бы она не сдернула, когда доест.

— А когда вы с Лулой встречались в «Вашти», накануне ее смерти, она была в депрессии?

— Ага, это точно.

— Она не рассказала, по какой причине?

— Депресняк и без причины бывает. Это ведь болезнь, а не что.

— Но она призналась, что ей плохо, да?

— Да, — после секундного колебания ответила Рошель.

— Вы собирались вместе пообедать, верно? — спросил Страйк. — Киран мне рассказывал, что подвозил ее туда для встречи с тобой. Киран Коловас-Джонс. Ты ведь его знаешь, да?

Лицо Рошели подобрело, уголки рта поползли вверх.

— Еще бы не знать. Ага, приезжала она в «Вашти», чтоб со мной встретиться.

— Но на обед не осталась?

— Не-а. У нее время не было, — сказала Рошель.