я должен сохранять верность интересам своего клиента. А отчасти потому, что у меня хорошо развит инстинкт самосохранения и я не хочу, чтобы ситуация вышла из-под контроля до того, как Эдварду предъявят обвинение.

Поэтому я еще никогда так не радовался наступлению понедельника. Я паркуюсь на стоянке у здания высшего суда еще до открытия. Первым намеком на то, что это не обычное уголовное обвинение, становится переполненный зал суда. Обычно на предъявлении обвинений присутствуют только подсудимые и адвокаты, а иногда еще и репортер местной газеты, которому приходится освещать судебную хронику и составлять списки тех, кого обвинили в избиении жен, краже телевизоров или взломе машин. Сегодня, однако, сзади идет съемочная группа, и у меня возникает неприятное ощущение, что репортеры здесь из-за Эдварда. И узнали они о грядущем событии как раз от Дэнни Бойла, который нуждается во внимании средств массовой информации не менее сильно, чем растения – в солнечном свете.

Наше дело – третье по счету на сегодня.

– Штат Нью-Гэмпшир против Эдварда Уоррена, – объявляет секретарь.

Эдварда выводят из подземного лабиринта, расположенного под зданием суда. Он выглядит так, словно не спал неделю. Эдвард садится рядом со мной, нервно подергивая ногой. За соседним столиком сидит Дэнни Бойл в костюме и накрахмаленной рубашке; воротничок и манжеты выглядят так, словно ими можно разрезать бифштекс. Он сидит боком к столу, чтобы камеры снимали его профиль, а не затылок.

Бойл улыбается мне.

– Всегда рад вас видеть, Джо, – говорит он, хотя до нашей беседы в субботу утром я встречался с ним всего один раз на обеде коллегии адвокатов.

– Я тоже, – отвечаю я. – И позвольте похвалить ваш выбор галстука. Я слышал, что красный цвет очень фотогеничен.

Я не часто занимаюсь уголовными обвинениями. Давайте смотреть правде в глаза: штат Нью-Гэмпшир – далеко не обитель пороков. Мои дела обычно сводятся к гражданским искам или битвам за опеку, а не к покушениям на убийство. Поэтому должен признать, что, хотя я лучше владею собой, чем Эдвард, нервничаю не меньше.

Судья – невысокий мужчина с телосложением бегуна и длинными усами.

– Мистер Уоррен, прошу вас встать, – говорит он. – У меня в руках обвинительное заключение пятьсот пятьдесят восемь, вынесенное большим жюри, где вы обвиняетесь по одному пункту в покушении на убийство Люка Уоррена. Что вы скажете в ответ на это обвинение?

Эдвард прочищает горло.

– Я невиновен.

– Я вижу, что ваш адвокат уже зарегистрировал явку в суд от вашего имени. Теперь я хочу выслушать обе стороны. Мистер Бойл, какова ваша позиция в отношении залога?

Окружной прокурор встает и сурово сводит брови:

– Ваша честь, это очень серьезное дело. В нем присутствуют сильные элементы преднамеренности, желания причинить вред и преступного умысла. Этот план был разработан человеком, испытывающим сильнейшую враждебность по отношению к Люку Уоррену, который сейчас борется за жизнь в больнице и не способен защитить себя. Мы опасаемся, что потерявший связи с семьей сын мистера Уоррена предпримет новую попытку, и, кроме того, мы считаем, что его присутствие в нашем обществе представляет опасность. Ваша честь, он уехал шесть лет назад и совсем не общался с семьей. Ничто не мешает ему покинуть страну до суда.

Судья задумчиво скребет щеку:

– Мистер Нг, что вы можете сказать на это?

– Ваша честь, – начинаю я, – мой клиент вернулся домой, как только узнал о трагическом происшествии с отцом. Если бы он действительно питал к нему недобрые чувства, неужели бы стал брать билет на первый же самолет? Неужели он провел бы последнюю неделю неотлучно у постели отца?

Я уверен, что Дэнни Бойл сейчас бормочет себе под нос: «Все это время ожидая, когда подвернется удобный момент…»

– Эдварда Уоррена привела сюда любовь и забота об отце. Он не чувствует к отцу враждебности, он только хочет исполнить обещание, данное в свое время Люку Уоррену. У Эдварда нет повода желать отцу смерти. Он не получит никакой финансовой выгоды. Если мистер Бойл обеспокоен тем, что мой клиент сбежит, мы готовы отдать паспорт Эдварда и не будем возражать против еженедельной явки во время условного освобождения, как и против любых других ограничений, наложенных судом.

– Ваша честь, – вступает Бойл, – мы просим суд принять во внимание, что некоторые люди, в частности Люк Уоррен и его дочь Кара, нуждаются в защите от вспышек ярости Эдварда Уоррена.

Судья смотрит на меня, затем переводит взгляд на Бойла:

– Я освобождаю обвиняемого под залог в пятьдесят тысяч долларов с условием, что он сдаст свой паспорт, пройдет психиатрическую экспертизу и не будет контактировать с отцом и сестрой. Каждый четверг он должен являться в отдел по делам условно освобожденных в полицейском участке… Следующий.

Секретарь выкликает следующую группу, и я встаю.

– Очень жаль, что ты не получил желаемого, Дэнни, – произношу я. – Особенно перед собранной аудиторией.

Он захлопывает портфель и пожимает плечами:

– Увидимся в суде, Джо.

Пятнадцать минут спустя я подписываю все бумаги, необходимые для освобождения Эдварда. Он стоит, закутавшись в отцовскую клетчатую куртку, и гоняет застежку-молнию вверх-вниз, будто пробуя новый способ расслабления.

– И куда мы теперь?

– Мы – никуда. Я сам со всем разберусь, – отвечаю я, и на этих словах мы заворачиваем за угол.

В вестибюле Дэнни Бойл дает интервью перед шестью или семью телевизионными репортерами.

– Не нам решать, кто достоин жить, – красуясь перед камерами, заявляет он. – Неужели вы думаете, что родители Хелен Келлер считали, будто ее жизнь не стоит хлопот? А как насчет семьи Стивена Хокинга? Любая жизнь бесценна, и точка. И достаточно обратиться к Библии, чтобы понять: лишить жизни другого человека раньше срока – это несправедливость и страшный грех. Ибо сказано: «Не убий», – цитирует Бойл. – Яснее не придумаешь.

Эдвард на мгновение замирает.

– Значит, по-вашему, нормально, когда врачи выхаживают людей, не способных жить, – кричит он, – но нельзя помочь человеку, который должен быть уже мертвым, умереть?

Репортеры, все как один, резко оборачиваются, тяжелые головы камер покачиваются, ловя Эдварда в кадр.

– Заткнись! – Я хватаю его за руку.

Но он выше и сильнее и стряхивает мою ладонь.

– Разве вы не отвозили старое, больное животное к ветеринару, чтобы усыпить, потому что не хотели смотреть, как оно мучается? Вы тоже считаете это убийством?

– Эдвард, замолчи сейчас же! – кричу я.

Я изо всех сил тяну его в другую сторону, подальше от ухмыляющегося от уха до уха Дэнни Бойла.

И у него есть повод: Эдвард только что сравнил отца с собакой.

Хотя я испытываю сильное искушение запереть Эдварда в чулане, пока он не вырыл себе еще более глубокую яму, мне приходится довольствоваться