познакомился с бывшим тюремным охранником. Он развлекал нас рассказами о заключенных, натиравших себя собственными фекалиями – охранники называли это автозагаром, о парне, который нырнул с верхней койки в унитаз, как в бассейн, о добыче, обнаруживаемой в ходе инвазивного досмотра: заточки, банки из-под газировки, карандаши, ключи, пакетики с героином и даже живой воробей.

– Женщины-заключенные, – говорил он, – вот за кем надо следить. Они легко могут пронести тостер.

Тогда его рассказы казались смешными.

А сейчас нет.

Офицер стягивает перчатки и бросает их в мусорное ведро. Потом протягивает мне мешок для стирки. Внутри синяя униформа, несколько футболок, нижнее белье, тапочки для душа, полотенце.

– Бесплатный подарок от дежурного менеджера, – говорит он. – Если у тебя есть вопросы, позвони на стойку регистрации.

И смеется, как будто удачно сострил.

Меня отводят к медсестре, и та проверяет артериальное давление, глаза, уши и сует мне в рот термометр. Затем она наклоняется, чтобы прослушать мои легкие стетоскопом.

– Произошла ошибка, – шепчу я ей на ухо.

– Что ты сказал?

Я оглядываюсь, убеждаясь, что дверь закрыта и мы одни в комнате.

– Я не должен быть здесь.

В ответ она похлопывает меня по руке:

– Я тоже, милый.

Она передает меня другому офицеру, и мы направляемся в самое чрево тюрьмы. По дороге мы проходим через несколько контрольных пунктов. Ими управляют охранники на вышках, и по мере нашего продвижения они открывают и закрывают двери. Когда мы проходим через один такой пункт, офицер достает из бака еще один мешок для белья и протягивает мне.

– Простыни, одеяло и наволочка, – перечисляет он. – Стирка раз в две недели.

– Я здесь только на выходные, – объясняю я.

Он даже не удостаивает меня взглядом.

– Как скажешь.

Мы идем по мосткам. Каждый шаг отдается лязгом железа. Камеры расположены по одной стороне. В каждой находится двухъярусная кровать, раковина, унитаз и телевизор в пластиковом корпусе, чтобы видеть его внутренности. Заключенные, мимо которых мы проходим, в основном спят. Те, кто не спит, провожают меня свистом и криками.

«Свежее мясо», – слышу я.

«Ого, какой красавчик».

Я ловлю себя на мысли об отце, о его наставлениях перед первым приближением к вольеру с волками: «Они услышат, когда твое сердце забьется быстрее, так что не показывай страха». Я не отрываясь смотрю перед собой. Часы у меня забрали, но я уверен, что дело близится к вечеру. Я покину это место всего через несколько часов.

И снова в голове звучит голос отца: «Трудно описать мои чувства, когда я заперся вольере в первый раз. Вначале я не ощущал ничего, кроме паники».

– Верн… – говорит офицер, останавливаясь перед камерой, где сидит один заключенный. – Я привел тебе соседа. Его зовут Эдвард.

Он отпирает дверь и ждет, пока я добровольно войду внутрь.

Интересно, кто-нибудь категорически отказывался заходить в камеру? Пятился назад, цеплялся за железные прутья, перепрыгивал в отчаянии через перила мостков?

Дверь за мной закрывается, и я перевожу взгляд на человека, сидящего на нижней койке. У него копна рыжих волос и борода с застрявшими кусочками пищи. Один глаз дергается и скашивается влево, как будто ничем не крепится внутри черепа. На всей видимой поверхности кожи, даже на лице, набиты татуировки, а кулаки похожи на рождественские окорока.

– Черт возьми! – произносит он. – Мне привели гомика.

Я замираю, стискивая мешок с простынями и полотенцами. Другого подтверждения ему и не нужно.

– Вздумаешь пососать посреди ночи мой член, клянусь, я отрежу тебе яйца ножом для масла! – заявляет он.

– Даже не беспокойся.

Я отодвигаюсь от него как можно дальше, что довольно сложно сделать в помещении размером шесть на восемь футов, и забираюсь на верхнюю койку. Я не утруждаю себя заправкой постели. Вместо этого ложусь и смотрю в потолок.

– За что тебя? – спрашивает Верн через минуту.

Я подумываю сказать, что мне предъявляют обвинение в убийстве. Вдруг тогда я буду казаться более опасным и меня оставят в покое. Но вслух говорю:

– Я тут за бесплатной едой.

Верн фыркает:

– Да ладно, чего там. Я же понимаю. Не хочешь, чтобы лезли в твои дела, ну и не надо.

– Нет, да и не о чем рассказывать, не было никаких катаклизмов…

– Еще бы, черт возьми, ты же не пытаешься засунуть мне шланг в задницу!

Мне требуется какое-то время, чтобы понять ход его мыслей.

– Я не о клизме, – говорю я. – И я ничего не скрываю. Дело в том, что я не должен быть здесь.

– Черт, Эдди! – смеется Верн. – Мы все тут такие.

Я поворачиваюсь на бок и накрываю голову подушкой, чтобы заглушить его голос. «Всего лишь пара ночей, – твержу себя я. – Любой может выдержать здесь пару ночей».

Но что, если я питаю ложные надежды? Что, если Джо не сможет избавить меня от этого кошмара и мне придется ждать суда полгода или год? Что, если, не дай бог, меня осудят за покушение на убийство? Я не смогу жить в клетке.

Я боюсь закрыть глаза даже после того, как несколько часов спустя выключают свет. Но в конце концов я засыпаю, и мне снится отец. Во сне он сидит в тюремной камере, и только у меня есть ключ от нее.

Я лезу в карман, но обнаруживаю в подкладке брюк дыру и, как ни стараюсь, не могу найти ключ.

Люк

Однажды я стал свидетелем убийства, совершенного волками.

В лесах неподалеку жил одинокий волк, который то и дело пересекал границы других стай и резал скот на окрестных фермах. Сколько бы моя стая ни пыталась отпугнуть его воем, он упорно не желал оставаться в стороне надолго. Тем не менее решения принимал не я, а альфа-самка. Каждый раз, когда этот волк оказывался поблизости от нашей территории, напряжение возрастало. Волки в моей стае затевали драки друг с другом. По ночам раздавался вой других стай, те тоже велели ему убираться.

Однажды крупный черный волк, бета, отправился на разведку вместе с другой самкой. Само по себе событие ничем не выдающееся; он всего лишь выполнял свою работу. Однако на этот раз он не вернулся. Прошло четыре дня… пять… шесть. Я забеспокоился, что он ушел навсегда, а потом самка вернулась одна, подтвердив мои опасения. В ту ночь наша стая завыла, но это был не поисковый вой. Мы изливали боль, завернутую в покров одной ноты. Таким воем мы звали домой пропавших.

Мне довелось побывать адресатом такого воя. В лесу нет направления, поэтому, когда из ниоткуда раздается постоянный голосовой сигнал, как огонь маяка, он