Осторожно, стараясь не шуметь, я пробирался к зарослям, где мне послышался голос лани. А потом их зазвучало несколько. Радуясь заранее такой добыче, я раздвинул ветки и вдруг к своему смущению увидел индейцев, смеявшихся над моей ошибкой.

Наконец, наш полк двинулся в поход. Мы с Джозефом то отставали, то перегоняли драгун. Дичи было кругом очень много; и мы постоянно запасались свежим мясом. Видели мы также табуны диких лошадей, и однажды нам с Джозефом посчастливилось, несмотря на всю чуткость этих животных, подобраться к ним поближе, пользуясь, как прикрытием, кустами и высокой травой. Я взял с собой бинокль. И когда мы увидели всю красоту и грацию этих животных, нам захотелось поймать хоть одно из них. Но у нас были только ружья; и тут мы вспомнили прием испанцев: они стреляют в хрящевую часть шеи, причиняя лошади неопасную рану, но ошеломленное животное падает, и тут его легко настигают. Так мы и решили сделать. Я прицелился, выстрелил, все стадо умчалось прочь, только раненая лошадь лежала на земле. Но подойдя, мы страшно огорчились: лошадь была убита наповал.

Спустя несколько дней после этого наши драгуны увидели команчей. Каждый день они появлялись то ближе, то дальше, но, конечно, они следили за каждым нашим шагом.

Теперь нужно было быть настороже, и ночью лошадей ставили в середину каре, боясь стомпадо.

Стомпадо — значит страшный шум, тревога. С ужасными криками, потрясая сухими кожами, производящими шум, подобный грому, индейцы ночью, когда солдаты крепко спят, утомленные дневным походом, мчатся к лагерю белых. Испуганные лошади срываются с привязей и бегут во все стороны, солдаты хватают ружья, ищут неприятеля, а его уже и след простыл, но и лошадей тоже нет; они разбежались и стали добычей индейцев. Несколько дней, несмотря на наши опасения, все было тихо и спокойно. Но как-то ночью вдруг раздался выстрел, послышались крики — словом, поднялась сумятица, и лошади помчались из лагеря. Мы с Джозефом спали несколько в стороне. Оказалось, что тревогу поднял часовой: одна лошадь сорвалась с привязи и побежала к кустам, а часовому почудился индеец, и он выстрелил. Джозеф, на счастье, еще не спал и осматривал местность в бинокль, ему хорошо была видна вся эта сцена, так как луна светила ярко. Он и разъяснил все офицерам.

Индейцы же, узнав о бегстве наших лошадей, оказали нам неожиданную помощь: переловили их и привели в лагерь. Конечно, этот поступок не мог не вызвать к ним симпатию и помог окончить наш поход миром.

XIII

Первое племя, так предупредительно пошедшее навстречу нашим предложениям, были команчи. Они выслали к нам сотню воинов и пригласили нас в свою деревню. На некотором расстоянии они просили полк остановиться. Спустя несколько минут во главе трех тысяч всадников навстречу нам выехал сам вождь. Полк наш построился в три линии, впереди стоял полковник Додж со штабом. Проделав перед нами несколько искусных боевых маневров, вождь, окруженный воинами, остановился перед штабом. Возле вождя развевались красное и белое знамя, что означало одинаковую готовность и к войне и к миру — в зависимости от наших предложений. Но едва индейцы увидели у нас белое знамя, как их красное полотнище исчезло, и вождь подъехал к полковнику Доджу. Договор о мире и взаимной торговле состоялся, калюмет дружбы был выкурен.

Мы простояли лагерем возле деревни индейцев почти две недели, в течение которых я наблюдал интересную жизнь и обычаи племени, и мой портфель наполнился заметками и рисунками. Примеру команчей последовали и их союзники, павнии. Я уже упоминал об их вигвамах, крытых сухой травой и похожих на ульи.

Исполнив столь блистательно свою миссию, наш полк отправился обратно в форт Джибсон. Мой конь, красавец Черлей, несмотря на такую длинную дорогу, был совершенно свеж и здоров.

А вот я на обратном пути заразился желтой лихорадкой и пролежал в форте Джибсон более двух месяцев. Джозеф все время хлопотал возле меня, а когда я поправился, по делам он вынужден был уехать на Миссисипи.

Пока я болел, моего Черлея отправили в степь. Я так привязался к этому благородному животному, что решил взять его в Сент-Луи. Но везти лошадь на пароходе было слишком дорого, и я вздумал поехать верхом, прямо через степь, без всякой дороги, но зато самым коротким путем до Сент-Луи: мне пришлось бы сделать всего около пятисот миль.

Я спросил о моем Черлее, и мне сказали, что он совсем одичал; я не поверил и отправился сам за ним в степь. Едва он услышал мой голос, как отозвался тихим ржанием и сначала нерешительно, а потом все быстрее и наконец карьером бросился ко мне и стал ласкаться.

Сборы мои были непродолжительны: небольшой запас провизии, две бизоньих шкуры, кое-какая утварь, необходимое вооружение, — и я был готов в дорогу. Меня дружески проводили несколько вождей ирокезов, чоктавов, криков и семинолов.

Все эти племена живут в семистах милях к западу от Миссисипи. Прежде они жили в Джорджии, Флориде и Алабаме. Они были очень богаты, имели плантации, хорошие жилища, свою культуру, книги. Но зависть и жадность белых загнали их в эти пустыни.

Плодородные земли индейцев притягивали белых, и как только генерал Джексон был избран президентом, так тотчас решено было изгнать племена краснокожих как можно дальше.

Когда послали это решение семинолам, занимавшим Флориду, те отказались наотрез. Их предки жили и умерли на этой земле, которую им дал Великий Дух, и они не уступят ее добровольно. Видя непоколебимое упорство индейцев, белые прибегли к хитрости.

Подкупили вождя Черлея Омотлу и объявили семинолам, что их вождь согласен на договор.

Не веря в измену вождя, индейцы во главе с Оцеолой — храбрейшим воином, пользовавшимся большим авторитетом, явились на совет в правительство. Омотла, думая, что по его примеру поступят и другие вожди, подписал договор об уходе из Флориды в обмен на безграничные степи запада, но тут же был