Я на аукционы не ходил. В тот день, когда дом начали потрошить, я уехал и вернулся туда лишь спустя два года. Уезжая, я не знал, что к моменту возвращения в моей жизни произойдут перемены куда более серьезные, чем переоборудование дома.

Пока дом пустовал, я решил пожить в Лондоне. Сначала остановился в отеле «Инн он зе Парк». С ним связана знаменитая история о том, как я звонил в офис «Рокета» и требовал сделать что-нибудь, чтобы за окнами перестал дуть ветер – мол, он мешает мне спать. Сейчас самый подходящий случай сообщить всем, что эта история – чистой воды легенда и что я никогда не был безумен настолько, чтобы требовать у своих сотрудников «выключить ветер»; наверное, я просто хотел поменять номер на тот, где порывы не так сильно слышны. Увы, должен честно признаться: это не легенда, а истинная правда. Я тогда действительно совсем потерял разум. Набрав номер менеджера по международным связям Роберта Ки, я умолял его убрать куда-нибудь ветер, который дует за окнами моего номера. О том, чтобы переселиться в другие апартаменты, и речи не шло. Было одиннадцать утра, я всю ночь не спал, повсюду валялись наркотики: естественно, я не хотел, чтобы персонал отеля помогал мне переезжать. Я сердитым голосом растолковал Роберту ситуацию. Надо отдать ему должное: вопрос он решил очень быстро. Я услышал, как, прикрывая трубку рукой, он говорит кому-то: «Господи ты боже… Оно наконец совсем сбрендило. – И затем снова мне: – Элтон, ты что, окончательно охренел? Сейчас же повесь трубку и ложись спать».

Я снял дом на западе Лондона, но основную часть времени проводил на гастролях или в Америке. Во-первых, я влюбился в парня из Атланты по имени Хью Уильямс. А потом судьба привела меня в Индианаполис. В Сисеро Райану Уайту морально жилось легче, но неумолимая болезнь брала свое. Весной 1990 года мне позвонила его мама Джин: она сказала, что Райана на «Скорой» доставили в детскую больницу Райли с тяжелой инфекцией дыхательных путей, и сейчас он подключен к аппаратам. Я немедленно вылетел к ним и всю следующую неделю старался хоть чем-то помогать в больнице. Райан то терял сознание, то снова приходил в себя. Я не знал, что еще можно сделать. Убирался в комнате. Расставлял цветы в вазах, приносил сэндвичи и мороженое, покупал мягкие игрушки для других детей отделения. Стал секретарем Дженни – отвечал на ее телефонные звонки, – то есть делал ту работу, за которую сам платил Бобу Хэлли. Райан так активно помогал людям, страдающим от СПИДа, что в итоге стал знаменитостью. Когда прошел слух, что он при смерти, Дженни начали осаждать люди, которые хотели чем-нибудь помочь, и с их наплывом она в одиночку не могла справиться. Звонил Майкл Джексон, и я держал трубку у уха Райана. Райан мог только слушать. Отвечать уже не было сил.

Возвращаясь к себе в отель, я начинал думать о Джинни и ее дочери Андреа. Они наблюдали, как медленно и мучительно умирает их сын и брат. Молились о чуде, но чуда не произошло. Они имели полное право злиться на весь мир, но не так были устроены – терпеливо и стойко все сносили, прощали, относились к окружающим по-доброму. Даже в самые тяжелые минуты находиться рядом с ними было легко, но я стыдился самого себя так сильно, как никогда раньше. Полжизни я провел, злясь и раздражаясь из-за какой-то малозначащей ерунды. Орал в трубку на человека из-за того, что мне не нравилась погода за окном отеля на Парк Лейн! Каким бы ни было мое детство, такому меня точно не учили. Какого черта я стал таким конченым говнюком? Я всегда умел оправдываться перед собой или сводить все к шутке, но сейчас ничего не получалось: мыльный пузырь моей звездности столкнулся с реальной жизнью и с грохотом лопнул.

Все знали, что я в Индианаполисе, и меня попросили выступить на концерте в «Хузиер Дом»[190] для Farm Aid, благотворительной организации, основанной Нилом Янгом, Уилли Нельсоном и Джоном Мелленкампом. Это было масштабное мероприятие, где собралось множество музыкантов – от Лу Рида до Карла Перкинса и Guns`N`Roses. Я с радостью согласился, но не знал, могу ли оставить Джинни одну у постели Райана – ему оставалось совсем недолго. И все же я поспешил на концерт и буквально взбежал на сцену прямо в той же одежде, в какой был в больнице.

Я играл без бэк-группы, спел песню Daniel, затем I’m Still Standing, затем Candle In The Wind – ее я посвятил Райану. И убежал обратно. Через час я уже был в больнице. Успел. На следующее утро, восьмого апреля, в семь часов одиннадцать минут Райана не стало. Ему было восемнадцать, и до окончания школы оставался всего один месяц.

Джинни попросила меня в числе других нести гроб и еще выступить на похоронах. Я поставил на крышку рояля фото Райана и решил спеть Skyline Pigeon: эта песня из альбома Empty Sky – одна из первых действительно достойных, написанных нами с Берни. Мне показалось, она подойдет: «Он мечтал об открытом пространстве, о том, как расправит крылья – и улетит прямо в небо». Похороны Райана стали значимым мероприятием, прямой репортаж вел канал CNN, приехали Майкл Джексон и первая леди Барбара Буш. Было очень много репортеров, сотни обычных людей стояли у церкви под дождем. Пришли многие из тех, кто травил семью Уайтов в Кокомо; они просили Джинни простить их, и она простила.

Райан лежал в открытом гробу. После службы родные и друзья подошли проститься с ним. На нем была джинсовая потертая куртка и зеркальные очки, все это он сам выбрал для своих похорон. Я коснулся ладонью его лица и тихо сказал, что люблю его.

В отель я вернулся в смятенных чувствах. Нет, это была не только скорбь об утрате. В глубине души кипела злость на самого себя. Я думал о том, сколько всего успел сделать Райан за такой короткий срок, сколько сил он отдал тем, кто болен СПИДом. Парень, у которого ничего не было, сумел изменить отношение общества к этой болезни. Рональд Рейган, будучи президентом, полностью игнорировал проблемы ВИЧ и СПИДа – и вот сегодня утром «Вашингтон пост» публикует его заметку, превозносящую Райана и его борьбу со «страхом и невежеством». Я, гей и рок-звезда, все восьмидесятые наблюдал, как в мучениях умирают мои коллеги, друзья и бывшие возлюбленные; спустя годы я выложил стены часовни в «Вудсайде» табличками с их именами. Но что конкретно я сделал для борьбы с болезнью сейчас? Да ничего. Ежегодно я проходил проверку на ВИЧ-инфекцию, и каждый раз, словно по волшебству, оказывался «чистым». Я отыграл пару благотворительных концертов, принимал участие в записи сингла – версии песни Берта Бакарака That’s What Friends Are For – вместе с Дион Уорвик, Стиви Уандером и Глэдис Найт. Сингл стал бестселлером в Америке, на его продажах удалось собрать три миллиона долларов. Участвовал в некоторых фандрайзинговых мероприятиях, организованных Элизабет Тейлор, которую знал очень давно. У Лиз всегда был имидж этакой гранд-дамы, но в жизни она была совсем другая – добрая, гостеприимная, с типично английским грубоватым чувством юмора. Правда, проводя с ней время, надо было внимательно следить за своими украшениями – она с ума сходила от ювелирки. Если замечала на вас что-то, что ей нравилось, включала все свое обаяние и магическим образом уговаривала подарить ей это. Вы заходили в ее костюмерную в часах от «Картье», а выходили уже без них, так и не осознав, каким образом ей удалось их выцыганить. Думаю, такими же приемами она пользовалась, когда собирала деньги на благотворительность. Ей хватало духу говорить о самых больных проблемах, она основала Американский Фонд исследований СПИДа, заставила Голливуд обратить внимание на эту общую беду, хотя все вокруг постоянно твердили, что этим она погубит свою карьеру.