Тьма наползает с другой стороны реки: саламандра взаправду исчезла, и воды снова спокойны. В темноте, над туннелем, на мосту, застыл лис – просто еще одна тень. В конце туннеля – свет: наверняка просто галлюцинация, но свет всяко лучше, чем тьма, чем его отсутствие: сияющий Город, окруженный садами и ручьями, закутанный в дымку метели, овевающую портал – окно, световую глобулу. И ничего не остается, кроме как подойти поближе – ведь Темная Птица все еще преследует, висит на хвосте. Город впереди, ждет, и ты знаешь, что это за Город.

Когда ты входишь в это видение, тебя тоже окутывает снег. Хлопья падают сверху бесконечным потоком, и ты чувствуешь мягкое, приглушенное дыхание и недобрый взгляд чьих-то глаз. Но ты не боишься. Тебе не страшно. Таков подарок от саламандры – тебе. Или не подарок – может, ты сама это у нее забрала.

Ты ступаешь в раскинувшиеся впереди снега. Сразу тяжесть будто спадает с плеч, и ты проходишь через туннель, через окно, и выходишь, с трудом сдерживая слезы, в пустынный Город. Чудесная метель не прекращается, и только теперь ты понимаешь, что она – из пепла, не из снега: здание Компании горит, кругом, куда ни кинь взгляд – поверженная туша циклопического Левиафана.

Впереди – ущелье с почерневшими деревьями, которого быть не должно. И разрушенный Город, которого тоже быть не должно. Оступаясь, ты бредешь, минуешь Балконные Утесы и сходишь к загрязненной реке. То и дело спотыкаешься, падаешь, ударяешь лицом в грязь. И поднимаешься снова.

И будет стена глобул. И будет человек с мышью в горле. Темная Птица вот-вот разорвет тебя на части, и никто не сможет ее остановить. Они будут просто стоять и смотреть. Странный человек произносит твое имя, и звук его пугает. «Тебе не стоило этого делать. Не стоило брать дневник». Он кивает темным птицам. Кивает мужчинам, что стоят за его спиной. И они налетают все разом. Безжалостные.

Но саламандра тоже там, на берегу реки, в твоем сознании. И ты отдаешь себя ей. И она обволакивает тебя, заключает в прохладные объятия, кожей своей выдыхая в тебя. Говоря с тобой на том невыносимо прекрасном языке – неизвестном, непознаваемом. Непостижимом и глубоком.

Столь великий, вековечный свет; молекулы воздуха проносятся под звуки величественного оркестра.

В тот момент саламандра забирает у тебя все, прежде чем они успевают что-то с тобой сделать. Все, до последней капли. Горький яд души и сирость, несовершенство и нужду – все слагаемые твоей неизлечимой раны, все то, что делает тебя человеком, и потому – ограничивает. И все это она отдает твоим нынешним убийцам. Тем, кто всего этого заслуживает.

Ни она, ни ты уж не будете прежними. Никогда. Вы обе изменились – каждая по-своему. И все же, в этот момент, пред началом долгого пути, ты узнала, что не одинока. И больше никогда одинока не будешь.

Тебе никогда не стать частью истории, но история – часть тебя. И даже несмотря на то, что окончательное избавление тебя еще только ждет впереди. Даже несмотря на то, что ты знаешь, что случилось с тобой на самом деле – саламандра рядом. Дарует свободу. Готовит тебя.

К тому, что грядет дальше.

.

А были времена, когда посреди пустыни не было никакой Компании. И Города тоже не было. Только речка-чистоструйка тут бежала. И по берегам ее росла трава, и над ней парили птицы, и пресмыкающаяся живность населяла этот край. И сама равнина, как понимаете, не была пустынна – здесь рос тростник, росла трава, и в зарослях кипела жизнь.

Первая рыба из того же, что и Бегемот, рода вышла из этой реки. Уселась на глинистом бережку и вдыхала-выдыхала воздух, пока утреннее солнце нагревало землю, водянистую грязь. От этой рыбы произошли другие рыбы, а от других рыб – еще более другие рыбы. Они росли в размерах и количестве. Они охотились, на них охотились. Например, их ели цапли, а они сами ели головастиков и маленьких ракообразных.

Иные из сородичей Бегемота вырастали Левиафанами и бродили по земле в поисках пищи, прежде чем вернуться в святилище реки. Область равнин на краю того, что должно было стать Городом, заболотилась, и тогда появились стрекозы и всякие другие живые твари, коих раньше там не было. Они плодились, размножались и проживали долгую жизнь.

Вперед… из кладки мягких прозрачных яиц. Вперед – с тростникового прутика на дно разлившейся реки. Бегемот рванулся вперед, подплыл к берегу и посмотрел на Город во младенчестве его – он за болотистым краем, что однажды станет пустыней.

Вперед: что я такое? Кто я такой? Как я со всем этим связан? Какова цель моя? Что это такое – данное мне в ощущениях? Почему оно такое красивое? А что такое «красивое»? Почему я не знаю? Чего еще я не знаю? Когда же я это узнаю? Узнаю ли когда-нибудь? Может, и не стоит мне знать?

Вперед рванулся крошечный Бегемот, уклоняясь от хищной жабы, юркнул-прополз между прудов-отстойников / плюхнулся в воду, ловко заработал плавниками / грязь ослепительно сверкала на солнце / он резвился с другими, себе подобными / покуда они все не исчезли / не канули в чьи-то пасти / не затрепыхались во чьих-то когтях / покуда не остался один лишь Бегемот / извивающийся в грязи / всем своим существом настороженный / ждущий, что и на нем вот-вот сомкнутся чьи-то жадные челюсти / однажды он и сам обзаведется такими же

и ведь на самом деле, если рассматривать это как вопрос веры / Бегемот никогда по-настоящему не был одинок / не с таким количеством союзников на земле, небе и воде / это была не пустота / это были не звезды, ничем не стесненные / и вдали / за темной равниной / здание горело и никогда не превращалось в пепел / сердце заходилось, но билось все равно

лежа на грязном камне, Бегемот радуется солнышку / следит, как стрекозы носятся над болотом / их крылья такие тихие / их тонкий неуловимый узор / как бы насмехается над всем, что из себя представляет Бегемот / даже маленький / стрекоза, точно беспилотник, парит в воздухе / а Бегемот парить не может / разве что во снах своих

Она убегала от Бегемота, даже если он лежал неподвижно в своей выгребной яме и хрипел. Небо теперь напоминало серебристое зеркало глубокого пруда. Она бежала от Бегемота прямо по земле, забирая его часть, оставляя все, что можно не брать.

Она брала все, что могла, потому что однажды не будет ни здания Компании, ни Города.

Вперед: ты когда-нибудь жил так, как я хотела, чтобы ты жил? Была ли у тебя когда-нибудь потребность столь великая, что сама миссия и цели ее казались тебе даже более реальными, чем ты сам? Ты когда-нибудь чувствовал себя призраком? Ты когда-нибудь достигал такой точки, когда одолевали сомнения – а существует ли еще твоя цель? И все-таки ты был здесь…

И чужой голос истончился, и вылетел из него точно пробка, и Бегемот понял, что на самом-то деле все время царила тишина. Тишина. Тишина. Ничто даже не двигалось, кроме ветра. Ничто не двигалось, кроме падальщиков из пруда, которые пришли на разведку, – чем тут можно поживиться? И застыли в ужасе. Все, чем можно было поживиться в достатке – тишина.