месяца Рыков держался в стороне — как в ссылке, оставаясь «над схваткой» и почти не общаясь даже с давними друзьями по подпольной борьбе. Конечно, авторитет Алексея Ивановича среди большевиков за это время подтаял. Наконец 29 ноября он, вместе с Каменевым, Ногиным и Милютиным, обратился в ЦК родной партии с просьбой «об обратном приеме их в ЦК». Но Ленин проявил жесткость и настоял на том, чтобы партия отказала им. Он счел, что они еще не искупили вины[74].

Ленин еще какое-то время относился к Рыкову как к противнику, оставался непримирим — даже когда в ЦК напрочь забыли о ВИКЖЕЛе, но вскоре уже стал намечать для него новую работу. Председатель Совнаркома решил бросить бывшего «товарища Власова» на хозяйство, начиная со скромных должностей.

Тот ноябрьский демарш ни председатель Совнаркома, ни его соратники никогда не забывали. Прошло три года. В статье «О борьбе внутри Итальянской социалистической партии» Ленин пустился в рассуждения о послереволюционной внутрипартийной борьбе: «Перед самой Октябрьской революцией в России и вскоре после нее ряд превосходных коммунистов в России сделали ошибку, о которой у нас неохотно теперь вспоминают. Почему неохотно? Потому, что без особой надобности неправильно вспоминать такие ошибки, которые вполне исправлены. Для итальянских рабочих полезно напомнить эту ошибку. Такие виднейшие большевики и коммунисты, как Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин, Милютин, проявили колебания в указанный мною период в сторону опасений, что большевики слишком изолируют себя, слишком рискованно идут на восстание, слишком неуступчивы к известной части меньшевиков и „социалистов-революционеров“. Конфликт дошел до того, что названные товарищи ушли демонстративно со всех ответственных постов и партийной и советской работы, к величайшей радости врагов советской революции. Дело дошло до крайне ожесточенной полемики в печати со стороны Цека нашей партии против ушедших в отставку. А через несколько недель — самое большее через несколько месяцев — все эти товарищи увидели свою ошибку и вернулись на самые ответственные партийные и советские посты»[75]. Да, таково кредо Ленина — не бояться расколов и не ставить крест на людях, которые могут оказаться полезными. Без предрассудков. Он видел в этой тактике одну из причин успеха большевиков. А Рыков как был, так и остался одним из самых сомневающихся вождей Советской России. Ему органически необходимы были колебания, сомнения, споры с товарищами — не ожесточенные, но, по возможности, конструктивные. И такого сотрудника Ленин терпел, хотя не раз имел повод отодвинуть его подальше.

В будущем, когда с Рыковым боролись — Троцкий, Каменев, а затем и Сталин, — ему непременно припоминали это «дезертирство», о котором патетически рассказывал и «Краткий курс истории ВКП(б)».

Тем временем Рыков занялся таким «второстепенным», по мнению Ленина, делом, как выборы в Учредительное собрание. Он возглавил тульских кандидатов на выборах в Учредительное собрание по большевистскому списку № 5. И преуспел. В промышленной Туле, где Рыков той осенью и зимой не раз бывал по снабженческим делам, большевики получили свыше 12 тысяч голосов, кадеты, занявшие второе место, — немногим более 8 тысяч. Убедительная победа! Правда, в целом по губернии, за счет крестьянства, первенствовали эсеры, за которых проголосовали 256 069 человек. Но большевики уступили совсем немного, получив 236 668 честных голосов. Рыков получил опыт политической работы на конкурентных выборах, который больше ему никогда не пригодился. От Тулы в Учредилку прошли пятеро большевиков.

Слабость Учредительного собрания состояла прежде всего в расколе победившей партии — партии социалистов-революционеров. Да, они первенствовали. Но организационно эта партия сильно уступала большевикам, а сумятица 1917 года стала для них роковой. Партия раскололась на две неравные части. Далеко не во всех округах выборы левых и правых эсеров проходили раздельно. Большинство депутатов от партии-победителя представляли правых эсеров, а это не соответствовало политическим вкусам столиц, отдавших предпочтение большевикам… О возвращении Керенского общество не грезило. Все эти противоречия ослабляли не только легитимность, но и политический вес Учредительного собрания.

Результат известен. Совнарком первоначально принял решение открыть работу Собрания 5 января. В итоге в этот день все ограничилось лишь суровым разгоном демонстрации в поддержку Учредилки. Единственное заседание Учредительного собрания открылось 18 января 1918 года в петроградском Таврическом дворце. На нем присутствовали 410 депутатов, большинство принадлежало эсерам-центристам, большевики и левые эсеры имели 155 мандатов. Присутствовал там и Рыков. Заседание затянулось. Все закончилось в пятом часу утра, когда анархист Анатолий Железняков — начальник охраны — произнес свое бессмертное: «Караул устал». Но Рыков этой фразы не слышал: большевики и левые эсеры к тому времени уже покинули Собрание, в знак протеста, когда правоэсеровское большинство отказалось принимать ленинскую «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа».

На следующий день остатки Собрания просто не пустили в Таврический, от парламента остались одни воспоминания и прожекты, а драка социалистов закончилась тактической победой большевиков. В это время как раз завершился III и готовился IV Всероссийский съезд Советов — и этот орган должен был полностью заслонить разогнанное Собрание.

В будущем, в 1930-е, Рыкову припоминали, что он был противником разгона Учредительного собрания. Возможно, ему действительно хотелось там поработать — не забывая и о съезде Советов.

Глава 7. ВСНХ и Чусо

1. Возвращение во власть

В предреволюционные годы Рыков, как и другие опытные подпольщики, не питал идеалистических травоядных иллюзий по поводу «классовой борьбы». Они готовились к жестокой схватке — правда, не всегда верилось, что эта схватка разразится в ближайшее время. В этом одна из причин оцепенения, которое охватило Рыкова и некоторых его единомышленников в первые послеоктябрьские дни. Он не обладал талантом мемуариста, в рыковском наследии почти сплошь — заметки, написанные по случаю, доклады, рабочие предложения. Если бы мог — верно, написал бы о своих чувствах поздней осени 1917 года не хуже Троцкого. С психологией. Но он — человек дела — спорил, сражался, каялся, а воспоминаний не писал. По его поступкам и выступлениям мы видим: тогда Алексей Иванович считал, что ленинский максимализм ведет революцию прямиком к поражению. И не верил, что одна партия (при тактической поддержке аморфных левых эсеров) способна удержать власть и заложить основы социалистического общества. Без серьезной помощи из-за рубежа, почти без надежных союзников среди интеллигенции, не говоря уж о крестьянстве. Рациональный ум Рыкова не оставлял шансов ленинской конструкции. Так продолжалось по меньшей мере несколько недель.

Когда же Алексей Иванович убедился в том, что его родная партия захватила власть фундаментально? Вероятно, это случилось к весне 1918 года, после разгона Учредительного собрания, после национализации предприятий. Тогда пришло понимание, что пролетарская революция зашла так далеко, что отступление невозможно, только победа или капитуляция.

Каждый из большевиков ленинского призыва так или иначе принимал участие