Несколькими днями позже лорд и леди Силверблейд отправились в Лондон.

Николас вошел в клуб. Народу было больше, чем обычно. Ему пришлось поискать глазами свободное место за игральным столом. В зале стоял тяжелый дух: смесь восторга и отчаяния с сигаретным дымом и запахом мужских духов. Дышать в этом зале, где по воле случая теряют и выигрывают состояния, действительно было нелегко.

Наконец, заметив свободное место напротив Олли и Хейза за столом, где играли в вист, он направился туда.

Суеверный Олли вывернул сюртук наизнанку, надеясь, что таким образом обеспечит себе удачу в игре. Чтобы скрыть от партнеров свои чувства, которые, как бы он ни старался их скрыть, легко читались по лицу, Олли натянул соломенную шляпу с полями. Очевидно, одной шляпы ему показалось мало, и он прицепил к ее полям цветы и ленты, свисавшие на лицо.

— Олли, ты ли это? — с иронией поинтересовался Николас.

Олли оторвал взгляд от карт.

— Ты меня узнал.

Николас засмеялся.

— Тебя трудно не узнать. Джентльмены, вы не против, если я присоединюсь к вам?

Олли тяжело вздохнул:

— Похоже, мое везение кончилось.

— Так почему бы не уйти, пока лорд Силверблейд не начал игру? — посоветовал лорд Хейз.

— Потому что я живу надеждой на то, что однажды сумею его обыграть, — ответил Олли.

Все присутствующие за столом рассмеялись и согласно закивали, зная, как мастерски Ник играет и как ему везет.

— Не видел тебя целую вечность, — сказал Николасу лорд Марчмейн. — Я было подумал, что ты решил завязать с картами.

Партнер слева усмехнулся:

— Разве ты не слышал? Наш Николас так очарован красавицей женой, что не отходит от нее ни на шаг. Где уж там перекинуться в карты с друзьями!

— Не могу сказать, что я его за это осуждаю, — усмехнулся лорд Марчмейн. — Если бы у меня дома была красивая жена, я тоже не отходил бы от нее!

Все снова рассмеялись.

— Я и сегодня бы никуда не пошел, — заметил Николас, — если бы она не устала. Целый день ездила по магазинам.

Мужчины за столом понимающе закивали.

— Ну что же, господа, — сказал Хейз, — будем играть?

Как и предсказывал Олли, с приездом Николаса удача от него отвернулась.

Когда ставка достигла пятидесяти тысяч фунтов, Олли пришлось покинуть игру. Выбыли и другие игроки. За столом остались только Николас и Марчмейн.

Николас поднял ставку еще на десять тысяч. Марчмейн, изучив свои карты, побледнел и, покачав головой, сказал:

— Это слишком для меня, лорд Силверблейд. Ваша взяла.

Николас усмехнулся и бросил карты на стол.

Раздался восхищенный вздох. Марчмейн с едкой ухмылкой сказал:

— Ну что же, лучше проиграть пятьдесят тысяч фунтов моей жены, чем шестьдесят.

Герцог Блетчфорд, слегка покачиваясь от выпитого вина, подошел к столу.

— О, лорд Силверблейд, — едва ворочая языком, произнес он, хватая Николаса за руку, чтобы не упасть.

— Что вам угодно? — сухо спросил Николас. Герцог Блетчфорд не был в числе его друзей.

— Я из-за вас проиграл, черт возьми!

— Что вы несете? — Николас брезгливо поморщился. — При чем здесь я? Мы никогда с вами в карты не играли.

— Да не о картах речь, — растягивая слова, ответил герцог, — а о пари.

— Какое еще пари? — раздраженно спросил Николас.

Внезапно взоры всех присутствовавших обратились к нему.

— Да вот… пари, — продолжал говорить герцог Блетчфорд, не замечая пронесшегося по залу предупреждающего шепота. — Я поставил на то, что ваш наследник появится через девять месяцев после свадьбы. И я проиграл. Как, — продолжал он, безуспешно пытаясь сосредоточить на лице Силверблейда мутный взгляд бледно-голубых глаз, — вы могли так меня обмануть?

— Это любопытно, — подчеркнуто спокойно проговорил Николас. — Вы не могли бы рассказать мне больше об этом пари?

Поскольку бедняга Блетчфорд окончательно потерял способность к членораздельной речи, Николас обратился к присутствующим в зале джентльменам:

— Кто-нибудь, принесите мне книгу, где ведется запись о пари.

Через считанные секунды толстая книга лежала перед Николасом. Он открыл ее и принялся листать страницы, надеясь на то, что никто не заметит предательского дрожания руки.

Вскоре он нашел то, что искал.

Да, после свадьбы Николаса несколько джентльменов, которых он знал плохо, поставили на дату рождения у Силверблейда первенца. Разброс в датах был от семи месяцев до двух лет.

Николас захлопнул книгу. Повернувшись к своим приятелям, растерянно и виновато моргавшим, он сказал:

— Я польщен, джентльмены. Жаль, что бедняга Блетчфорд проиграл. Но заверяю вас, я удвою усилия, направленные на то, чтобы кто-то из вас сорвал куш. Победитель получит от меня премию в десять тысяч фунтов.

Все вздохнули с облегчением, увидев, что лорд Силверблейд воспринял пари с юмором. Напряжение рассеялось, и все пошло своим чередом.

Но ни Олли, ни Хейз не были спокойны. Им-то сразу стало ясно, что Николас только делает вид, что ему все нипочем.

— Полагаю, никто из вас в этом не участвовал? — сквозь зубы процедил Николас, когда трое друзей вышли из клуба. Он попытался изобразить улыбку, но она больше походила на гримасу.

— Конечно, нет! — раздраженно бросил Хейз, оскорбленный подозрением. — Мы друзья и никогда не стали бы принимать участие в такой гадости. И разумеется, мы бы тебе непременно рассказали, если бы знали.

Олли почесал голову под париком.

— Интересно, кому пришло в голову устраивать это дурацкое пари?

— Не знаю, но вас прошу это для меня выяснить.

— Хорошо, — кивнул Олли, — мы наведем справки через третьих лиц.

— Отлично, — улыбнулся Николас. — И когда это выяснится… — Он крепко сжал рукоять шпаги. — И еще, — добавил Николас, глядя на друзей, — если кто-то хоть словом обмолвится об этом Авроре…

Что случится с этим несчастным, можно было понять по мрачному лицу Николаса.

— Никто из тех, кто был сегодня в клубе, не посмеет ни о чем ей рассказать, — уверенно заявил Олли. И Хейз подтвердил его слова кивком головы.

Удовлетворенный, лорд Силверблейд резко развернулся и пошел прочь, не дожидаясь, пока друзья начнут выражать ему сочувствие.

Николас откинулся на кожаные подушки и закрыл глаза, прислушиваясь к перестуку колес.

Никогда еще в жизни Николас не испытывал такого унижения. Да, он привык к тому, что о нем говорят. Но всегда о нем говорили со смешанным чувством негодования и восхищения. Никогда и никому он не позволял над собой смеяться.