Лин так крепко вцепилась пальцами в руль, что ногти впились в резину. Теперь ни о каких совпадениях не может быть и речи. Джордано причастен, отныне Лин в этом глубоко убеждена. Необходимо, чтобы он заговорил.

Дорога вела ее все дальше на север. Лин несколько раз ловила себя на том, что клюет носом. Она нащупала в бардачке пачку жевательной резинки, вытащила пластинку и принялась энергично работать челюстями, чтобы не уснуть. Погода изменилась, потеплело, и снег превратился в дождь, который обрушился на ветровое стекло. Ей пришлось удерживать руль, как штурвал корабля во время шторма.

Наконец около 18:30 она прибыла на место. Сначала она миновала Берк-Виль, затем Берк-Пляж – мертвый, пустынный курорт, так сильно залитый холодным дождем, что создавалось впечатление, будто автомобиль уже плывет по морю. Слева вгрызался во тьму маяк, и в пучке его желтого света неистово бушевала стихия. Казалось, весь город сомкнулся над Лин, пытаясь подмять ее под себя.

Чтобы не промокнуть, она поставила машину в подвале «Дарящей вдохновение». Она собиралась вихрем влететь в дом, чтобы переодеться и что-нибудь проглотить, а потом, несмотря на дрянную погоду, стрелой мчаться в Амблетёз.

В доме горел свет.

Неужели…

Лин поспешно взбежала по лестнице, ведущей в коридор и в гостиную.

На диване сидел Жюлиан с фотоальбомом в руках.

Лин скинула куртку и бросилась в объятья мужа. Она тесно прижалась к нему и уткнулась лицом в его плечо. Больше ни о чем не думать, оставаться вот так, вдвоем, в безмятежности настоящего.

Она провела ладонью по его голове, осторожно обходя рану, нежно прикоснулась к ушам, затылку, поцеловала и отстранилась, чтобы рассмотреть мужа. Он надел свои старые вещи, ставшую слишком широкой рубашку. Несмотря на синяки и все еще слегка припухшее лицо, она нашла его красивым. Она всегда считала, что Жюлиан хорош собой, с морщинками или без, даже по утрам, или когда, в молодости, ему случалось забыть причесаться. С тех пор как Лин видела мужа в последний раз, перед выходом книги, он сильно исхудал. Сквозь одежду она ощущала его кости.

– Тебя отпустили?

– Да. Мне еще до обеда удалось получить документы на выписку. Поблизости оказался Бершерон, впрочем, как всегда. Он предложил отвезти меня домой. И вот я здесь. А ты где была?

– Мне пришлось сгонять в Париж. Поганая поездка – снова по поводу издательских дел. Я бы предпочла быть в больнице, чтобы…

– Да брось ты, все позади. На следующий день после Рождества я продолжу занятия с логопедом. Смотри-ка, сыщик забыл на столе бумажник. Бершерон рассказал мне про паразита. Кража со взломом два месяца назад, все, что касается нападения на меня… Он показал мне блокнот со своими записями, фотографии багажника внедорожника со словом «ЖИВА». Да еще эта история с шапкой. Что-то невероятное, просто ужас какой-то… Я…

– Ему не следовало говорить тебе, это должна была сделать я. Мне очень жаль.

Лин рассердилась на Колена, он, разумеется, хотел действовать напролом, чтобы растормошить память Жюлиана. Тот сел и обхватил голову руками.

– Это мне жаль. Жаль, что я ничего не могу вспомнить, что бросил тебя вот так, в полной неопределенности. Поверь, мне очень тяжело. Мне бы так хотелось понять, что произошло, что могло со мной случиться, что… что я делал в этом доме в то время, когда мы с тобой не были вместе. Наверняка есть какое-то объяснение всему происходящему.

Лин уселась возле мужа, прижалась к нему плечом. Она пристально смотрела на экран телевизора, где замерла картинка старого видео, на котором она запечатлела Жюлиана, дурачившегося на берегу, наверное где-то возле Вимрё.

– Мы скоро поймем, мы оба скоро узнаем правду. Я уверена.

– Ты думаешь, правда спрятана в моей голове?

– Я на это надеюсь, Жюлиан. Всем сердцем надеюсь.

Под черепицу задувал ветер, дождь стучал по стеклам. Жюлиан направился к бару, взял стакан и помахал им:

– Я даже не знаю, чего тебе налить. Я не знаю, что тебе нравится, что ты ненавидишь. Я больше ничего о тебе не знаю.

– Относительно того, что мне нравится, это виски. Писатель не мог бы пить ничего другого. А ненавижу я водку, пиво и джин с тоником.

Жюлиан плеснул виски и себе. Они выпили, и в тот момент, когда их стаканы стукнулись один о другой, у обоих в глазах появились грустные и одновременно веселые огоньки. Эта кромешная пустота вокруг них, отсутствие Сары, тоска по ней. Лин хотелось взять мужа за руку, посадить в машину и отвезти в форт, устроить ему очную ставку с Джордано, рассказать ему все. Но это означало бы взять его в заложники, сделать врагом самого себя. Да и какое решение он мог бы принять, оказавшись лицом к лицу с закованным в наручники человеком?

Жюлиан поднялся с дивана, прошелся вдоль книжных шкафов, затем возле широкого окна. Снаружи совсем стемнело. Сквозь бегущие по стеклу капли еще можно было различить неясные очертания дюн и длинную полосу сумерек, повисшую над исхлестанным ветром заливом.

– Какое чудесное место! Такое чистое и нетронутое. И эта вилла… Мне так хорошо здесь. Как странно: с одной стороны, у меня складывается впечатление, что все мне знакомо – расположение предметов, атмосфера. Да, я жил в этих комнатах, прикасался к этой мебели – в глубине души я совершенно уверен. Но с другой стороны, я как будто бы впервые попал сюда.

Лин поджала губы и молчала. Как тут не вспомнить о Джордано и не подумать о том, что они всего лишь получили отсрочку и пребывают в ожидании неизбежного? Рано или поздно им придется освободить своего узника, чтобы в один прекрасный день восстановить справедливость, и тут-то их как раз возьмут под стражу.

Если только он невиновен, если он не причинил зла Саре.

У Лин зазвонил телефон и прервал рассуждения Жюлиана. С ней хотел связаться Даниэль Эврар, ее контакт в судебной полиции Лилля. Она сомневалась, стоит ли отвечать на звонок, но это было важно. Лин сделала мужу знак:

– Мой издатель…

Уединившись в глубине кухни, она ответила:

– Да, Даниэль.

– Я нашел твоего Натана Мирора, вот передо мной его дело. Хотя, по правде сказать, это не тема для обсуждения по телефону. Нам бы надо поговорить тет-а-тет и…

Лин издали следила за Жюлианом. Он просматривал содержимое книжных шкафов, перебирал предметы, стоявшие на стеллажах и столиках, порой обращая потухший взгляд куда-то за окно, словно пытаясь вспомнить. Она прошептала:

– Пожалуйста, поподробней. Мне сейчас не очень просто приехать в Лилль. Уже поздно, и мой муж только что вернулся из больницы…

– Вообще-то, разговор не телефонный, ну да ладно… Дело было в девяносто первом году…

Лин подтянула к себе стул и присела. В душе постепенно росла тревога.

– Натан Мирор, девятнадцатилетний безработный из Кале. В феврале девяносто первого года его посадили за изнасилование и спустя неделю обнаружили в камере повесившимся на простыне. Он покончил с собой.