однако методы доктора Генри и его клевретов кажутся мне весьма… кхм…. Весьма…

Лэйд несколько раз попытался изобразить пальцами какой-то жест, который мог бы выразить его но те словно нарочно складывались в какие-то бессмысленные фигуры вроде тех, которыми ловкие китайцы в театре теней сооружают на полотне контуры причудливых зверей.

— А что вы сами думаете на этот счёт?

— На счёт чего?

— Я имею в виду вашу концепцию Его, мистер Лайвстоун.

Лэйд ощутил, как непослушные пальцы сами собой съёжились в кулаки, даже куцый обрубок мизинца на левой руке примкнул к собратьям, точно пытаясь найти среди них защиту.

— Откуда вы взяли, что у меня она есть?

— Мне кажется, она есть у каждого… гостя Нового Бангора. Своей собственной я с вами уже поделился.

Лэйд пренебрежительно фыркнул.

— Как же, помню! Эдемский сад, по которому бродит первородная тварь, распроклятый Бегемот…

— А вы сказали, что я читал не ту книгу, — Уилл поджал губы, точно эта фраза лишь сейчас уязвила его, — Эта мысль не выходит у меня из головы. Что за книгу вы имели в виду?

— Да уж не «Потерянный рай» Джона Мильтона! — сварливо отозвался Лэйд, — После этой книжицы немудрено рехнуться и примкнуть к китобоям — у тех она считается сакральной… Когда я сказал вам, что вы читали не ту книгу, я именно это и имел в виду, Уилл, что вы вынесли свои знания о природе острова не из того источника.

— Что это значит?

— Полагаю, вам должно быть известно, что Левиафан — это не истинное имя той сущности, которая заправляет Новым Бангором, спущенное нам небожителем для того, чтобы мы могли возносить ему молитвы надлежащим образом?

— Допустим, я догадывался об этом, — пробормотал Уилл всё ещё уязвлённым тоном, — Только не вижу, что…

Лэйд не дал себя перебить.

— Мы сами нарекли эту силу Левиафаном. Не потому, что договорились об этом. Насколько мне известно, на этот счёт не проводилось вселенских соборов[103], докладов уполномоченных представителей и публичных прений. Просто какой-то пленник Нового Бангора, один из многих сотен несчастных, когда-то произнёс это слово и метко выразил им все те чувства, которые должно было воплотить в себе имя нашего тюремщика. Левиафан.

— Было бы небезлюбопытно узнать, кем был этот человек.

— Боюсь, в данном случае вам не помогут даже архивы Канцелярии. Кем бы он ни был и в какие бы времена ни жил, его кости должны были давно истлеть на морском дне. Но это не играет никакой роли, потому что единожды произнесённое слово подхватили другие голоса, передавая его по цепочке. Мы, пленники Нового Бангора, годами повторяли его в окружающей нас вечной ночи. Иногда оно звучало так громко и слаженно, будто его произносил целый хор. В другой миг мне казалось, что все эти голоса умолкли и лишь я один что-то натужно кричу в темноту…

— Допустим, — Уилл сдержанно кивнул, — Так что же с книгой?

Чтобы не видеть его замершего в немом напряжении лица, Лэйд стал смотреть в окно, но ровным счётом ничего интересного там не заметил. Давно скрылся из глаз бродяга, окружённый полицейскими, и юных швей уже не было видно даже в отдалении, лишь царапали глаз затейливой вязью и витиеватыми украшениями медленно проплывающие мимо вывески.

Аптекарские лавки, обозначенные бронзовым, перевитым змеевидными гадами, кадуцеем[104]. Магазины оптики, с изумлением глядящие на весь мир широко раскрытыми стальными глазами декоративных пенсне. Красно-белые столбы парикмахерских, похожие на кровожадных языческих идолов, от которых лишь недавно оторвали пропитанные жертвенной кровью бинты[105]…

Что все эти люди знали о Левиафане? Ожесточённо торгующиеся джентльмены, надевшие по случаю пятницы свежие жилеты, с торчащими из карманов газетными листками? Подобострастные приказчики, похожие на замученных цирковых обезьянок? Галдящая детвора, мечущаяся от одной витрины к другой?

Их мир, состоявший из простых и понятных вещей, не был подчинён зловещему чудовищу, вместо него их судьбами правили другие, не менее могущественные вселенские сущности. Разнузданные демоны пятничной получки и вечно голодные бесы страховых платежей. Уставшие демиурги семейных очагов и сердитые джины тягостных обещаний. Титаны давно разбившихся надежд и мстительные духи пропущенных воскресных проповедей.

— Мне кажется, вы выбрали неверную книгу, Уилл, — произнёс Лэйд вслух, не в силах оторваться от этой пёстрой полосы жизни, тянущейся ему навстречу, — Человек, впервые подаривший чудовищу имя, возможно, был знаком с Библией, но в этот момент имел в виду не неё. Вы ведь догадываетесь, что Левиафан упоминается не только лишь в Библии? Бога ради не вздумайте схватиться за «Моби Дика», поберегите рассудок… Нет, мне кажется, человек, впервые назвавший хозяина Нового Бангора Левиафаном, вдохновлялся не Библией, не Мильтоном и не Мелвиллом, если на то пошло.

— Тогда кем же, мистер Лайвстоун?

— Это был Гоббс, — чётко и раздельно произнёс Лэйд, пытаясь высвободить взгляд, застрявший в остром стальном кренделе, висевшим над порогом пекарни, — Мне кажется, это был Гоббс. Английский философ семнадцатого века.

Уилл неуверенно склонил голову.

— Кажется, мне приходилось слышать это имя. Не уверен, но… Боюсь, во время учёбы я уделял куда больше внимания живописи, чем должно было уделить прочим наукам. Этот мистер Гоббс, он…

— Для Томаса Гоббса Левиафан не был чудовищем. Точнее, был чудовищем иного рода. Под Левиафаном Гоббс понимал прежде всего государство — сложно устроенную машину, призванную помогать человеку и защищать его, этакого громоздкого механического великана, в котором верховная власть исполняет функции души, должностные лица — суставов, советники — памяти, законы — разума… Интересная концепция, по-своему красивая. Пытаясь исполнять и предугадывать желания человека, ограждать его от внешних и внутренних опасностей, такой механический Левиафан вынужден неумолимо совершенствоваться, перестраиваться и усложняться. Вплоть до тех пределов, когда какой бы то ни было контроль за его действиями со стороны человека делается излишним и вредным, поскольку ведёт к снижению эффективности. Ведь не может же человек, согласитесь, вручную переключать передачи, когда едет на локомобиле. А представьте, что таких передач — сотни, тысячи, миллионы… В какой-то момент Левиафан Гоббса из рукотворного голема превращается в огромный самостоятельно мыслящий организм. Шестерёнки вращаются сами по себе, гальванический ток гудит в жилах, стальные поршни стучат… И человек, некогда создавший это существо, вдруг с ужасом сознаёт — отныне оно ему не принадлежит. Оно будет выполнять ту роль, для которой было создано, но отныне — так, как сочтёт нужным. Без его вмешательства и участия. Оно стало слишком сложно, слишком умно, слишком громоздко, чтобы воля даже тысячи людей могла его остановить или ослабить. Жутковатая выходит картина, а?

— Да, — пробормотал Уилл, ёрзая на сиденье, — Жутковатая.

— Вот что такое Левиафан. По крайней мере, в моём представлении. Не библейский зверь. Не демон. Даже не чудовище. Это какой-то невероятно переусложнившийся механизм, природа которого неизвестна и, по большому счёту, уже не играет