глазом вовсе слеп, а правым слабо видит; а меньшая ево дочь больна жестоким ломом в голове, отчего часто бывают обмороки и рвота, а притом левая нога в плюсне временно пухнет…» (РГАДА. Ф. 6, оп. 1, д. 355, л. 306).

В 1766 году Екатерина II послала в Холмогоры генерала А.И. Бибикова, который от имени императрицы предложил принцу покинуть Россию. Датский дипломат писал, что принц, «привыкший к своему заточению, больной и упавший духом, отказался от предложенной ему свободы». Это неточно – принц не хотел свободы для себя одного, он хотел уехать вместе с детьми. Эти условия не устраивали уже Екатерину. Принцу ответили, что отпустить его с детьми невозможно, «пока дела наши не укрепятся в том порядке, в котором они к благополучию империи нашей новое свое положение теперь приняли» (Анисимов Е.В., 1998).

Обстоятельства кончины Антона Ульриха подробно изложены в рапорте подполковника Полозова (в РГАДА сохранился лишь его черновик). Из него следует, что 28 апреля в 4 часа дня состояние больного резко ухудшилось, у него начались горячка и сильная боль в груди. Лекарь Гассельман использовал испытанные методы: кровопускание, клистиры, припарки, «отчего якобы легче стало». Однако 1 мая Антону Ульриху опять стало хуже, началось кровохарканье; на следующий день он пожелал исповедаться пастору, но, узнав от Полозова, что из-за половодья с Архангельском нет сообщения, просил привести православного священника. Задыхаясь в агонии, он просил государыню дать после его смерти детям «хотя бы малое освобождение» и препоручал их покровительству и великодушию Панина, Головцына, Теплова.

4 мая 1776 года в седьмом часу утра Антон Ульрих умер. Полозов доложил Головцыну, что похороны принца происходили в соответствии с его ордером. Во втором часу пополуночи 5 мая караульные солдаты вынесли гроб с телом бывшего генералиссимуса и в полной тишине похоронили «подле церкви внутри ограды дома, где арестанты содержатся». Все участники печальной церемонии, а также слуги и служащие комиссии, лекарь, солдаты и офицеры дали подписку о неразглашении того, что «старший из известных персон волею Божией умер и о том, где он погребен, под угрозой жестоких истязаний и лишения жизни» (РГАДА. Там же, листы 174–177). Неизвестно, знали ли дети, где был похоронен отец, могли ли хотя бы издали взглянуть на это место?

Выходить во двор они не имели права, окна их комнат были обращены в огород, но увидеть это место, не обозначенное ни крестом, ни камнем, ни просто холмиком, можно было из окон домовой церкви Св. Анны. Провожали ли отца в последний путь дети? Даже этого мы не знаем…

Ныне в Холмогорах возле бывшего архиерейского дома стоит водонапорная башня, заметная издалека за много километров. В середине двадцатого века ее случайно воздвигли на том самом месте, где майской ночью 1776 года был погребен российский генералиссимус принц Брауншвейг-Люнебург-Вольфенбюттельский Антон Ульрих.

Проезжая летом 2001 года мимо Холмогор в знаменитый Антониев-Сийский монастырь, я решил посетить эти памятные для знающих русскую историю места. Тишь, безлюдье и запустение встретили меня в центре известного некогда всей Руси городка. Лишь в маленькой недавно возрожденной церкви приветливо теплились огоньки лампад. Поставив поминальную свечу у подножия Распятия, я помолился об упокоении души рабы Божией Анны со всеми усопшими сродниками…

* * *

Дети Антона Ульриха после его смерти прожили в заточении еще четыре года. К 1780 году они уже давно были взрослыми: Екатерине шел 39-й год, Елизавете было 37, Петру – 35 и Алексею – 34 года. Все они были болезненными, слабыми, с явными физическими недостатками. О старшем сыне, Петре, офицер охраны писал, что «он сложения больного и чахоточного, несколько кривоплеч и кривоног. Меньшой сын Алексей – сложения плотноватого и здорового… имеет припадки». Дочь принца Екатерина «сложения больного и почти чахоточного, притом несколько глуха, говорит немо и невнятно и одержима всегда разными болезненными припадками, нрава очень тихого». Несмотря на жизнь в неволе, без образования (в 1750 году в Холмогоры был прислан указ Елизаветы «о необучении детей известной персоны грамоте до указу»), все они выросли разумными и добрыми людьми, выучились грамоте (Корф М.А., 1993).

Побывавший у них ярославский генерал-губернатор А.П. Мельгунов писал о Екатерине Антоновне, что, несмотря на ее глухоту, «из обхождения ее видно, что она робка, уклончива, вежлива и стыдлива, нрава тихого и веселого; увидя, что другие в разговорах смеются, хотя и не знает тому причины, смеется вместе с ними… Как братья, так и сестры живут между собою дружелюбно, притом незлобливы и человеколюбивы. Летом работают в саду, ходят за курами и утками и кормят их, а зимою бегают взапуски и на лошадях по пруду, читают церковные книги и играют в карты и шашки. Девицы, сверх того, занимаются шитьем белья».

Быт их был скромен и непритязателен. Главой семьи стала Елизавета, полноватая и живая девица, родившаяся в Динамюнде. Она рассказывала Мельгунову, что «отец и мы, когда были еще очень молоды, просили дать вольность, когда же отец наш ослеп, а мы вышли из молодых лет, то испрашивали позволения проезжаться, но ни на что не получили ответа». Говорила она и о несбывшемся их желании «жить в большом свете», научиться светскому обращению. «Но в теперешнем положении, – продолжала Елизавета Антоновна, – не остается нам ничего больше желать, как только того, чтобы жить здесь в уединении. Мы всем довольны, мы здесь родились, привыкли к здешнему месту и застарели».

А.П. Мельгунов докладывал Екатерине II: «Меньшей сестре Елизавете – 36 лет. От падения с каменной лестницы, с самой верхней ступени донизу, на десятом году, она расшибла голову, отчего часто подвержена головной боли, а особенно – в переменные погоды и ненастье. Для предупреждения боли сделали ей на правой руке фонтанель. Она подвержена частыми припадками по слабости желудка. Ростом и лицом похожа на мать. Словоохотливостью, обхождением и разумом Елизавета далеко превосходит братьев своих и сестер. Все они ей повинуются и исполняют все, что она ни прикажет. В 1777 году от приключившейся ей горячки и других женских немощей, она была несколько месяцев в помешательстве, но после оправилась и теперь в совершенном уме. Выговор ее, как и братьев, соответствует наречию того места, где она родилась и выросла» (Куник А.А., 1873).

У Елизаветы была просьба, от которой у Алексея Петровича Мельгунова, человека тонкого, гуманного и сердечного, вероятно, все перевернулось в душе: «Просим исходатайствовать нам у Ее Величества милость, чтоб позволено нам было выезжать из дома на луга для прогулки, мы слышали, что там есть цветы…» И еще: «Присылают нам из Петербурга