– Унукурнату? – недоверчиво спросили мы.

– И унукурнату, и нарвасаддату, и гарудабандхай с кумбитиакой. – Он махнул рукой. – Да и много чего еще!.. На всю жизнь запомнил.

– Понимаете, – продолжал свой рассказ Евгений уже совершенно скорбным тоном, – пока дело касалось лишь этих самых невинных романтических глупостей, покусываний и пощекотываний при свечах и старинной музыке, все шло еще более или менее нормально и относительно тихо. В наших отношениях даже и в самом деле появилась некоторая новизна и шарм.

Однако, как назло, в этом нашем первом гороскопе как раз у Девы было всевозможное скопление всей этой индийской китайщины или японщины. В том смысле, что для данного знака эти экзерциции были предпочтительны ради достижения полной гармонии в браке.

Вам и в ужасном сне не приснится, что такое это сочетание, например, кейры с нарвасаддатой для продвинутых йогов. А мы ведь и до него дошли!.. Там тебе и стойка на руках, опираясь на ступни партнера, и зависание на его шее при помощи захвата ступнями ног лицом «к корню наслаждения», и тому подобное. Это вам черти в аду, может быть, покажут в полном объеме.

Главное, Настя стала одержима идеей компенсировать нашу мнимую неподходящесть друг другу, записанную в гороскопе, этой вот китайской акробатикой. Кажется, она всерьез уверилась в том, что мы не подходим друг другу. Надо отдать ей должное! Настя изо всех сил боролась за наше совместное счастье. Она ни на шаг не отступала от программы, написанной мною же! Я едва пережил этот месяц.

Но потом вышел новый номер «Женских дел» с гороскопом на следующий месяц, и стало еще хуже! Оказывается, Настя его уже ждала с дрожью душевной. Она даже не дотерпела, когда я принесу с работы газету, – купила ее в киоске.

Только тут я понял, какую мы с Эдиком сморозили глупость в этом новом гороскопе, скорее всего, с перепугу. Мы перегнули палку в другую сторону! На фоне нашей бурной сексопатологической фантазии по поводу других знаков связка Овна и Девы выглядела неимоверно пресно и уныло. Это сразу бросалось в глаза.

Мы перестарались. Из нашего нового произведения следовало, что именно эти два знака были обречены на тусклое совместное прозябание с законсервированным сексом. Лучше бы им вообще не встречаться. Надежды никакой! Я только ахнул, когда все это понял, но было уж поздно.

Настя моя впала в такую тоску-кручину, что и я уже не находил себе места, практически не спал, не знал, что, собственно, должен предпринять в этой дурацкой ситуации. Я пытался убеждать ее в том, что все эти гороскопы – полная ерунда, но она находила уйму контраргументов.

Один из них был таков: мол, ты помнишь, как нам было хорошо, когда мы попробовали следовать первому предписанию? Я пытался ей объяснить, что нам и до этих гороскопов было очень хорошо вдвоем. Ведь я ее обожаю. Никто никого так не любил, как я ее, и все такое прочее.

Но она, казалось, уже ничего не слышала, даже начинала злиться и устраивать истерики, когда я пытался ей в очередной раз сказать, что не стоит быть такой доверчивой. Настя сразу вспыхивала и уходила в другой угол квартиры. Она очень тихо, как будто про себя, но так, что я все слышал, говорила: «Просто, наверное, не судьба». При этом Настя смотрела на меня любящими, но очень печальными глазами.

Я заваливал ее подарками, поскольку денег у меня теперь было достаточно, старался быть как можно внимательнее, придумывал путешествия. Но она даже и подарки мои принимала с какой-то грустью и обреченностью, как будто говоря: «Да-да, милый, спасибо, но судьбу не обмануть».

К выходу третьего гороскопа наша совместная жизнь лежала уже в развалинах, которые вовсю дымились. Я лихорадочно пытался найти выход из положения, прорабатывал всякие варианты. Хотел, например, написать в следующем гороскопе, что, мол, все отлично, мы созданы друг для друга, теперь настал наш период. Хрен с ним, пусть это будет даже со стойками на ушах и других частях тела, да еще и на закате!.. Но я боялся опять только испортить дело. Ведь надо было все это как-то логично сочетать с тем, что уже было написано ранее.

Наконец-то я решился ей признаться в том, что всю эту ахинею придумали мы вместе с Эдиком и частью даже настучали вот на этой самой пишущей машинке, которая стоит у меня на столе. Мол, могу и черновики показать. А что мне еще оставалось?

Я готовился к этому целую неделю, подбирал аргументы и собирался с духом, понимал, что все это может кончиться очень плохо, даже если она и поверит. Ну, например, тогда она не простит мне этого обмана, возненавидит меня из-за своего расплющенного самолюбия. Ведь это будет даже похлеще, чем выдерживать издевательства подруги над нашей бедностью и неудачливостью. Признаться себе в том, что вся эта акробатика по расписанию, которую она просто принуждала меня выполнять, была придумана мною же для денег и идиотов, а она в это поверила! Нет, это было выше ее сил и гордости.

Опасность такого поворота я хорошо понимал, знал, что это может вызвать резкие, совершенно необдуманные поступки с ее стороны. Но терпеть этот разлад в наших отношениях, надутый невесть каким ветром, я больше не мог. И вот однажды, когда Настя в очередной раз стала обреченно вздыхать по поводу злодейки-судьбы, сведшей нас вместе, и даже сказала это вслух, я взорвался и все ей выложил.

Он сделал паузу, допил одним глотком пиво и закурил.

– Ну и что дальше-то? – нетерпеливо спросил кто-то из нас.

– Она выслушала меня с широко раскрытыми глазами, в которых набухали слезы. Потом они потекли, что называется, в три ручья. Настя не вытирала их, стояла и смотрела на меня, даже и не моргая. Я постепенно заметил, что в глазах ее уже нет не только любви ко мне, но и даже жалости. В них только ненависть и тоска.

Я все понял без слов. Она молча собрала вещи и уехала ночевать к подруге. Я умолял ее остаться, пытался удержать силой, говорил, что готов делать все, что она скажет. Мол, я пошутил, это не мы. Я сделаю для нее и нахадбасану, и вкандрипупью. Я не могу без нее жить. Это было чистой правдой.

Но она уже не слушала и с необыкновенной твердостью освобождалась от моих объятий. Настя делала это с какой-то неприятной, оскорбительной брезгливостью. Мне хотелось разорвать ее на части. Я едва не сделал этого. Чудом удержался, как я сейчас понимаю.

Наконец, хлопнула дверь, и она уехала.

– Неужели навсегда? – чуть ли не хором выдохнули мы.

Евгений помолчал, не поднимая глаз от стола, потом сказал:

– Что-то меня уж пиво не берет. Выпью-ка я, друзья, водки, а вы как хотите.

Он заказал себе этой вонючей немецкой водки, отвернулся к окну и сидел молча. Мы тоже замерли, даже спросить ничего не решались, хотя и очень хотели.

Потом все же один из нас решился и осведомился:

– Ну и что твоя Настюха-то, вернулась?

Евгений не ответил. Кельнер принес водку. Закуску в немецких гаштеттах не подают. Точнее сказать, если принесут, то столько, что уж это будет ужин, на который ты, может быть, и не рассчитывал.