— Ты чего, плакал, что ли? — спросил Элиас озадаченно.

— Представляешь, он уже хочет уйти, — сказала Эльза. Ее печаль разрывала мне сердце, мне ужасно хотелось остаться, несмотря ни на что, но это было бы уже третьим предательством в моей жалкой жизни.

— Вы чего, успели тут поцапаться уже, что ли? — полюбопытствовал Элиас.

— Мне надо… бежать, — сказал я. — Иначе — конец всему.

— Останься, пожалуйста, — молила Эльза. — Или возьми меня с собой.

— Погоди. — Элиас так и не выпускал меня, держал, и руки у него вполне подходили юному кузнецу. — А я-то как же? Ты не договорил — чего мне делать-то?

— Не знаю, — ответил я. Слова сдвигались, как гранитные валуны — всем усилием воли. — У меня нет времени ничего объяснять. Если задержусь — я пропал. Ты сильнее меня, Элиас. Помни о своем брате, это тебя поддержит. Не пытайся стать убийцей — это не твое. Если сможешь — беги отсюда.

— Куда, блин?! — Элиас тряхнул меня за плечи. — Что за хрень, блин?!

Кажется, я в ответ вцепился пальцами в рубаху у него на груди, притянул к себе:

— Никому, никому не верь, Элиас! Эльфам, отцу, королю, соседям — никому! Глазам не верь! Я сейчас видел и слышал королеву Маб, понимаешь? Я пропал, если останусь. Прости меня.

Элиас отшатнулся, разжал руки, и я вошел в дом. Я пробежал через темноту, пахнущую едой, травником и горючкой, брат и сестра проводили меня молча. Уже открывая дверь на улицу, Элиас спросил:

— Ты еще придешь?

— Если останусь жив, — пообещал я. — Если смогу решиться еще раз увидеть твою сестричку. Если смогу хоть что-нибудь изменить.

Он захлопнул дверь у меня за спиной.

…Я спал на сене, у коновязи — не на постоялом дворе, а около постоялого двора — и снова меня разбудил утренний заморозок. И рядом не было никого из моих друзей, чтобы затеять возню и согреться. Вероятно, разумнее было бы снять комнату, спать на постели, наконец — впервые за триста лет — на человеческой постели… но не захотелось. Я сам не мог понять, почему бы: то ли по-эльфийски побрезговал копотью, затхлыми простынями, клопами, то ли по-орочьи воспринял запертую комнату на чужой территории, как потенциальную ловушку. Или — и то и другое разом.

А человеческое не поманило, совсем не поманило. Мне снилась королева Маб, прекрасная до тоски, с доброй грустной улыбкой; кажется, она звала меня, готовая принять, простить, радостно встретить заблудшую тварь, презренного дезертира — оправдать, понять, что меня вела Тьма, грязная магия, никак не моя собственная душа чистейшая — и я проснулся в ярости и слезах. В городе мне не было никакой защиты; я снова подумал, что хочу домой, а под домом подразумевал Теплые Камни.

Я разбудил трактирщика и купил у него копченый окорок и буханку крестьянского хлеба, поразив его масштабом покупок, абсолютно не соответствующим человеческим представлениям об эльфийских пищевых потребностях. Вероятно, он счел мой визит продолжением путаного сна, потому что запросил золотой, а получив, долго и скептически его рассматривал. Я позабавился, глядя на помятую физиономию с ошалевшими спросонок глазами, — и велел за те же деньги добавить к припасам корзинку яиц. Мои друзья очень любили яйца, считая их редким лакомством. Хотелось их порадовать, я соскучился.

Из города ушел на рассвете, когда по улицам ползет белый холодный туман, и изморось на стеклах, и небо еще едва розовеет. Стражники у городских ворот, мрачные и суровые от недосыпа и утренней неуютности, минут пять препирались со мной по поводу необходимости отпереть ворота. Если бы не моя эльфийская способность приказывать тоном, не терпящим возражений, дискуссия продлилась бы четверть часа.

Как только ворота захлопнулись за моей спиной, сразу стало легче дышать.

Я прошел по большой дороге до первой тропы, сворачивающей в перелесок. Солнце медленно поднималось над горами; первые утренние птахи пробовали голоса, милый живой мир просыпался вокруг меня, свободный, веселый, прекрасный, благоухая утренней свежестью, юностью, весенней ранью…

Накатила неожиданная радость дарованной свободы, я был счастлив, как щенок, сорвавшийся с привязи, — забытое чувство, неэльфийское чувство. Наслаждаться им всецело мешал только подспудный страх перед тем, как быстро и жестоко все может окончиться.

Я искал аршей, они искали меня. Утонченное чутье сообщило им обо мне задолго до того, как я приблизился на расстояние взгляда — мне никогда не удавалось застать свою команду врасплох. Ребята возникли из кустов внезапно и бесшумно; я вздрогнул от неожиданности, это очень их развеселило.

— Эльф! — радостно взвизгнула Шпилька. — От тебя за милю несет лошадью!

— Сонной, — уточнил Задира. — Сонной лошадью.

Паук не спеша намотал свою веревочку на запястье, ухмыльнулся и толкнул меня плечом. Трудно описать, как счастлив я был снова его увидеть! От восторга и любви мне хотелось тормошить его, как пса, или обнять, как старого товарища. Паука, вероятно, позабавила эта суета вокруг его особы: он с непроницаемой миной сгреб меня в охапку, пародируя человеческие объятия, чуть не переломал мои ребра и спросил, не дав отдышаться:

— Доволен, Эльф?

— Ребята, — выдохнул я, — завтракать будете?

— Ого, — восхитилась Шпилька, — да у него тут яйца! Куриные! Целая корзина!

И Задира прокусил и выпил яйцо раньше, чем выразил подобающую благодарность.

Мы устроились для завтрака и беседы в густых зарослях, скрывающих глубокий и длинный овраг. Овраг этот сначала шел параллельно большой дороге, милях в двух от нее, потом резко сворачивал в сторону. По дну оврага протекал небыстрый ручеек, заросший болотной травой с ватными шариками на концах стеблей. Мои друзья легко определили по запаху и по состоянию растений, что людей в этом месте уже давно не бывало. Это внушало надежду на возможность спокойно обсудить мои новые сведения.

Я, кажется, рассказывал в изрядно трагических тонах, но мое беспокойство не вызывало у аршей желания по обыкновению высмеять мой эльфийский пафос.

— Короче, все плохо, — резюмировал Паук, когда я закончил. Веревочка на его пальцах натянулась очень уж простой фигурой, такую мог бы собрать даже я: в моем детстве, в деревне, она называлась «могильная плита». — Вот Клык с Нетопырем надеются, что перемирие с людьми можно будет возобновить через некоторое время, а перемирие, похоже, совсем не светит. Горожан уже до колик запугали нами, грамотно придумано. Лешачка на эти горы по-настоящему глаз положила.

— Ну и будет еще одна большая драка, — сказала Шпилька.

Задира издал воинственный вопль. Паук сморщился.

— Интересно, а кто будет драться? — спросил он со вздохом, продевая пальцы в новые петли. «Могильную плиту» перечеркнул веревочный крест. — У нас же бойцов — сами знаете. И неизвестно, что лешачка еще отмочит. От одного наводнения мало не показалось…

— Да из всех окрестных мест… — начал Задира и осекся. Окрестных мест, обитаемых аршами и не пострадавших в войне, осталось не так уж и много. Для восстановления боеспособности хозяев гор требовалось время — по моим подсчетам, не год и не два.