— Не очень вероятно. Ведь источник наших сведений такой надежный.

Когда они поднялись на широкую верхнюю площадку, их проводили в прелестную гостиную, совсем недавно обставленную в самых светлых тонах с еще большим изяществом, чем комнаты внизу, и миссис Рейнольдс объяснила, что она предназначена для мисс Дарси: когда она последний раз была в Пемберли, эта комната ей особенно понравилась.

— Он, бесспорно, прекрасный брат, — заметила Элизабет, походя к окну.

Миссис Рейнольдс предвкушала радость мисс Дарси, когда та войдет в свою новую гостиную

— И он всегда так, — продолжала она. — Если что-нибудь может доставить удовольствие его сестрице, он сразу же все сделает. Ну, просто все, что ей угодно.

Им оставалось осмотреть картинную галерею и две-три парадные спальни. Галерею украшало много прекрасных картин, но Элизабет ничего не понимала в живописи и еще внизу с большим удовольствием рассматривала рисунки мисс Дарси пастелью, по большей части изображавшие что-то более ей интересное, да и более понятное.

Висело в галерее и большое число портретов, однако в них не было ничего, что могло бы привлечь внимание посторонних. Элизабет прошла вперед в поисках единственного знакомого ей лица. Наконец она остановилась перед ним — удивительно похожим портретом мистера Дарси, на чьих губах играла улыбка, которую, вспомнилось ей, она иногда замечала у него, когда он смотрел на нее. Она несколько минут простояла перед портретом в серьезном созерцании и вернулась к нему еще раз перед тем, как они покинули галерею. Миссис Рейнольдс сообщила им, что портрет был написан еще при жизни отца мистера Дарси.

Несомненно, в эту минуту Элизабет испытывала к оригиналу куда лучшие чувства, чем когда-либо прежде за все время их знакомства. Похвалы, которыми его осыпала миссис Рейнольдс, значили очень много. Какая похвала имеет больший вес, нежели отзыв наблюдательной прислуги? Брат, владелец поместья, хозяин дома — благополучие и счастье скольких людей от него зависит! B его власти доставить им столько радости или же столько горя! Сколько добра он может сделать, сколько зла причинить! Вот о чем думала Элизабет. Каждая мысль, подсказанная словами экономки, говорила в его пользу. И, стоя перед портретом, на котором он был изображен так, что его глаза были устремлены на нее, она подумала о его чувстве к ней с куда большей благодарностью, чем когда-либо прежде, — она вспомнила пылкость этого чувства и почти извинила неуместную форму его выражения.

Когда осмотр комнат, открытых для публики, был завершен, они спустились вниз и попрощались с экономкой, которая поручила их садовнику, поджидавшему у входной двери.

Они направились через лужайку к речке, но остановились, чтобы оглянуться на дом, и пока мистер Гардинер старался определить век, когда он был построен, из-за угла, по дорожке, которая вела от конюшен, вдруг вышел его владелец. От Элизабет его отделяло лишь шагов двадцать, и он появился перед ней столь внезапно, что было невозможно сделать вид, будто она его не заметила. Их глаза тут же встретились, и по лицам обоих разлилась жаркая краска. Он был поражен и на мгновение словно окаменел от изумления. Но тотчас взял себя в руки, подошел к ним и заговорил с Элизабет, если и не твердым голосом, то, во всяком случае, с безупречной учтивостью.

Она было невольно отвернулась, но остановилась, когда он направился к ней, и слушала его приветствие со смущением, преодолеть которое была не в силах. Даже если бы манера его появления и сходство с портретом, который они только что видели, не сказали бы ее дяде и тетушке, кто он такой, выражение удивления на лице садовника, когда он внезапно увидел своего хозяина, объяснило бы им все. Они оставались немного в стороне, пока он разговаривал с их племянницей, которая от изумления и смущения едва осмеливалась поднять на нега глаза и не понимала, что отвечает на его вежливые вопросы о здоровье ее близких. Пораженная переменой в его манерах после их последней встречи, теряясь все больше после каждой произнесенной им фразы, изнемогая от неловкости, что он застал ее здесь, Элизабет чувствовала, что недолгие минуты их разговора были, пожалуй, самыми тягостными в ее жизни. Да и он, казалось, испытывал не меньшую неловкость. B его голосе не было обычной невозмутимости, и он с такой поспешностью несколько раз осведомился, давно ли она покинула Лонгборн и долго ли пробудет в Дербишире, что нельзя было не догадаться о смятении, царившем в его мыслях.

Наконец он словно бы утратил дар слова и несколько секунд молчал, но затем спохватился и с поклоном ушел.

Тут к ней подошли дядя с тетушкой и заговорили о том, какое прекрасное впечатление производит его наружность, но Элизабет не слышала ни единого слова и, всецело поглощенная своими мыслями, следовала за ними в полном молчании. Ее снедали стыд и досада. Что могло быть злополучнее и безрассуднее ее согласия поехать в Пемберли! Каким странным должен был найти это он! B каком неподобающем свете способен истолковать ее поступок столь тщеславный человек? Он может подумать, будто она намеренно подстроила встречу с ним! Ах, зачем, зачем она приехала сюда! И зачем он приехал на день раньше, чем намеревался? Выйди они из дома на какие-то десять минут раньше, то уже успели бы скрыться из виду — ведь он, несомненно, только что приехал, только что спрыгнул с лошади или подножки экипажа. Она вновь и вновь краснела из-за неуместности их встречи. A его поведение, столь разительно изменившееся, — что оно может означать? Даже то, что он заговорил с ней, уже было поразительным! Но при том столь учтиво, справляясь о здоровье ее родителей и сестер! Никогда еще он не держался так просто, не говорил с такой мягкостью, как во время этой нежданной встречи. Какая противоположность его поведению с ней, когда они виделись в последний раз у ограды Розингского парка и он вложил ей в руку свое письмо! Она не знала, что и думать, какое найти объяснение.

Теперь они свернули на красивую аллею, тянувшуюся по берегу речки, и каждый шаг открывал то новый красивый склон, то прекрасную рощу впереди, но Элизабет еще долго ничего вокруг не замечала и, хотя машинально отзывалась на постоянные приглашения дяди и тетушки взглянуть на то или ни это и словно бы смотрела в указанную сторону, смотрела она, не видя. Ее мысли уносились к той комнате в доме, в которой мог сейчас находиться мистер Дарси. Она томилась желанием узнать, какие мысли в эти мгновения мелькают у него в голове, как и что он думает о ней и не может ли быть, что, противу всякой вероятности, она все еще дорога ему? Быть может, он был учтив лишь потому, что остался равнодушен к их встрече? Однако что-то в его голосе не свидетельствовало о спокойном равнодушии. Почувствовал ли он больше боли или радости, увидев ее, она не знала, но, бесспорно, невозмутимости в его взгляде не было.

Наконец замечания ее спутников о том, как она рассеянна, заставили ее опомниться, и она почувствовала, что ей следует постараться вести себя как обычно.

Они вошли в рощу и, на время попрощавшись с речкой, поднялись на холм, где просветы между деревьями позволяли любоваться красотой долины, холмов напротив, в большинстве своем лесистых, а кое-где взгляду открывались и извивы речки. Мистер Гардинер изъявил желание обойти весь парк, но высказал предположение, что для этого одной прогулки мало. Садовник с торжествующей улыбкой ответил, что окружность парка равна десяти милям. Это решило вопрос, и они продолжали следовать обычному пути посторонних посетителей, который через некоторое время привел их к склону, и под густыми ветвями деревьев они спустились к речке там, где она сужалась, и перешли ее по самому простому мосту, гармонировавшему с почти нетронутой природой вокруг. Долина тут превратилась почти в овраг, где места хватало лишь для потока и для тропки среди нависавших над водой деревьев. Эта вьющаяся тропка манила Элизабет, но, когда они перешли мост и увидели, как далеко они от дома, миссис Гардинер, не большая любительница длинных пеших прогулок, отказалась идти дальше и хотела только поскорее добраться до их экипажа. Племяннице поэтому пришлось покориться, и они направились к дому по другому берегу, самым кратчайшим путем. Однако шли они медленно, так как мистер Гардинер, большой любитель рыбной ловли, хотя у него было мало досуга для этого развлечения, с таким вниманием вглядывался в воду, не мелькнет ли в ней форель, и с таким удовольствием беседовал о своем пристрастии с садовником, что они чаще останавливались, чем шли. И тут они были вновь удивлены, а Элизабет изумилась не менее, чем в первый раз, увидев, что к ним приближается мистер Дарси. Дорожка тут была менее укрыта деревьями, чем на другом берегу, и они заметили его прежде, чем он подошел совсем близко. Элизабет, несмотря на свое изумление, все же теперь растерялась меньше и решила держаться и говорить спокойно, если он нарочно вышел к ним навстречу. Несколько мгновений она даже полагала, что он свернет на другую дорожку. Сомнения ее продолжались, пока на повороте его заслоняли деревья, но затем он вышел из-за них и оказался прямо перед ней. Один взгляд убедил ее, что он сохранил всю свою новую учтивость, и, подражая ему в любезности, она начала восторгаться красотой парка, но не успела произнести «восхитительный» и «чудесный», как опасное воспоминание внушило ей мысль, что ее похвалы Пемберли могут быть истолкованы очень и очень превратно. Она переменилась в лице и умолкла.