пей водки. Вот ничего и не будет! В особенности, говорят, перцовая помогает.

— Почему же перцовая?

— Видишь ли, перец почитается самым сильнейшим средством против этих самых холерных бацилл. В особенности в соединении с очищенной.

— Ну?..

— Право слово!

— Так не заняться ли нам, братцы, избиением этих зловредных животных?

— Пожалуй, да, если вы соблаговолите принять нас в свою компанию.

— Прошу. Только скажите: много ли выпить нужно для их убийства?

— По рюмке на каждую.

Такой рецепт пришелся Матвею Ефимовичу по душе. Компания принялась убивать бациллу за бациллой. Под конец их и совсем не осталось. Так, по крайней мере, думало большинство.

Беляев после этого отправился домой, размышляя о рецепте против бацилл. На пути ему повстречалась Прасковья Григорьевна Волконская. В глазах у Матвея Ефимовича пошли зеленые круги.

— Вот так история… Значит, бациллы-то не все сдохли… Молчать! Расшибу! Прочь!

Он размахнулся и ударил. Только не по воображаемой бацилле, а по лицу Волконской. Ни в чем не повинная жертва упала, обливаясь кровью. На ее крик явился городовой Борисов и задержал безобразника.

При осмотре у Волконской оказались вышибленными многие зубы.

Преданный суду Беляев не признал себя виновным.

— Кто ж, по-вашему, виноват? — обратился к нему судья.

— Холера.

Мировой судья Рогожского участка признал Беляева виновным и приговорил его к пяти дням ареста.

Торговый обычай

Госпожа Чурилина 20 июля 1892 года купила у торгующего с лотка ягодами крестьянина Ивана Зотова фунт вишен за 8 копеек. Но в то самое время, когда Зотов принялся высыпать вишни в бумагу, подошел муж Чурилиной, которому показалось, что вишен в бумаге маловато.

Произошло объяснение, которое закончилось скандалом. По требованию собравшейся публики были произведены осмотр весов и проверка гирь. Фунтовик, при посредстве которого взвешивались вишни, оказался всего только полфунтовиком, хотя по форме имел вид фунтовой гири.

Зотов был привлечен к ответственности за обвес. На суде он сослался на обычай:

— Мы все так действуем, а иначе барышей у нас не будет.

Мировой судья Мещанского участка признал Зотова виновным и приговорил его к одному месяцу тюремного заключения.

Не родись мужчиной!

В середине августа 1892 года Акулина Прокофьевна вышла замуж за Федора Ивановича Глазунова. Супруги жили счастливо и мирно только три дня. На четвертый день Акулина Прокофьевна возмутилась.

— Помилуйте-с, — жаловалась она своим бывшим подругам, — мой муж позволяет себе обращаться со мною, словно с рабыней: Акуля, пойди туда, сделай это… По какому, скажите, праву?

— Ведь муж!

— Чем же муж лучше жены?

— Все-таки муж..

— Это мой-то муж лучше меня?.. Докажу же я ему!

И Акулина Прокофьевна принялась «доказывать».

Федор Иванович три месяца терпел издевательства жены, но наконец не вытерпел и пожаловался на нее мировому судье Серпуховского участка. В своем прошении он просил судью «наказать жену за нанесение ему ежедневных побоев», от которых ему стала жизнь не в жизнь.

— За что вы бьете вашего мужа? — спросил судья обвиняемую.

— Не родись мужчиной! — ответила та не задумываясь.

— Только за это?

— Чего же еще?

Мировой судья признал Акулину Глазунову виновной и приговорил ее к трехнедельному аресту.

Часть вторая

Ревтрибунал постановил…

Верховный революционный трибунал при ВЦИКе, образованный 29 мая 1918 года, (многие губернские ревтрибуналы были образованы раньше), рассматривал «особо важные контрреволюционные дела», как, например, мятеж левых эсеров или деятельность организации «Тактический центр». Его приговоры, согласно декрету от 11 июня 1918 года, «обжалованию и кассации не подлежат». Но еще до утверждения этого главного государственного судилища во всех губернских и во многих уездных городах были созданы местные ревтрибуналы, разбиравшие не столь громкие дела.

В российских государственных архивах хранится множество документов городских и губернских ревтрибуналов за 1918–1920-е годы. Доносы, протоколы допросов, изъятая переписка, заявления, постановления… И за каждым из десятков тысяч этих следственных дел — судьбы людей, живших в России в первое десятилетие после Октябрьской революции. Среди них есть довольно крупные судебные процессы, как, например, по обвинению знаменитой эсерки Марии Спиридоновой в контрреволюционной агитации, членов Церковного Собора 1917–1918 годов А. Самарина и Н. Кузнецова в создании «Совета объединенных приходов», группы бандитов в связи с убийством писателя С. Семенова. Но бо́льшая часть следственных материалов и стенограмм судебных разбирательств — это типичные дела, сотнями ежемесячно проходившие через ревтрибуналы. Подследственные, затем зачастую становившиеся подсудимыми и осужденными, чаще всего — городские и сельские обыватели, волею случая зачисленные в преступники. Они попадали в тюрьмы за злое слово о советской власти (особенно, если это касалось личности Ленина), за защиту от поругания своей приходской церкви или близлежащего монастыря, за укрывательство бывших офицеров, нежелание служить в Красной Армии. Их проступки перед новой властью обозначались одним и тем же словосочетанием: контрреволюционная деятельность.

Встречаются, конечно, в фондах ревтрибуналов и другие дела: спекуляция мясом или валютой, взяточничество, незаконное получение продуктов, призыв к забастовке, должностные преступления…

В приговорах почти нет расстрелов. Заседали местные ревтрибуналы, кроме особых случаев, без привлечения в зал судебного разбирательства толп революционно настроенных красноармейцев; проходили они буднично, незаметно. Но в каждом из этих судебных разбирательств — дыхание эпохи, быт России, вступившей в новую смутную пору.

Начало новой эпохи

Отец Иоанн вошел в Москву через Калужскую Заставу. В последний раз он посетил Первопрестольную четыре года назад, еще при живой матушке-супружнице, когда ничто не предвещало кровавой бойни с германцем. Батюшка обивал пороги консистории, выпрашивая иконописца и денег подновить обветшалый иконостас. Москва тогда утомила его: суета, грязь, бестолковые разговоры о падении нравов, деспотии епископов, умножении ересей. Но отрада — московские православные святыни укрепляли душу религиозным умилением, верой, что, как ни гнети дерево, оно все вверх растет.

Когда пробил час великих испытаний и Россия вступила в беспримерную по числу жертв войну, когда после каждой литургии совершались молебны о даровании победы русскому оружию, когда в село стали возвращаться увечные и больные, — отца Иоанна неудержимо вновь потянуло в Москву. Он мечтал поклониться кремлевским соборам, увидеть чистый свет, исходящий одг чудотворной Казанской иконы Пресвятой Богородицы, отстоять службу в любимой с детских лет церкви Неопалимой Купины в Зубове. Но матушка Анна тяжело болела, да и в церкви его некем было заменить.

— Вот когда удосужился, прости, Господи, — горестно вздохнул отец Иоанн, крестясь на маковки Донского монастыря.

Ныне батюшку мучил страшный вопрос: а крепка ли его вера? Ни полвека назад, когда учился в духовной семинарии, ни в какой из дней долгой пастырской службы этого вопроса не существовало. Первый удар был нанесен восемь