бы в Успенский, Владимирской Божией Матери помолиться.

— Если ни пропуска, ни пакета — не пропустим, батя.

— Зачем же в святыню не пустите?

— С политикой у тебя, батя, худо. Теперь святыня — наша солдатская власть. На нее и молись.

— Или к господам захотел? — ощерился самый молодой. — Мы, когда твою святыню брали, немало их пулями накормили.

— Не шуткуй, — одернули его. — А ты, батя, иди кругом вдоль стены. Может, где и пропустят.

— Серчает, что его Кремль мы взяли, — услышал отец Иоанн смешки вдогонку.

«Пойдите вокруг Сиона и обойдите его; пересчитайте башни его. Обратите сердце ваше к укреплениям его, чтобы пересказать грядущему роду».

Беклемишевская башня стояла обезглавленная, другие зияли свежими ранами. На Красной площади — грязь, запахи, как на конюшне, множество солдат и матросов с ружьями. Тут же толчется разношерстный московский люд, митингуя или слушая, что говорят другие.

* * *

— Вы взяли власть, — требует дама в шляпке, — вы теперь нас и защищайте!

— Нет у нас войск ваши квартиры охранять, — иронически улыбается в ответ командир в кожаной тужурке.

— А раз нет, зачем тогда власть брали?..

* * *

— Граждане, я вас прежде обманывал! Теперь заверяю вас: никакого Бога нет! — митингует, забравшись на грузовик, дьякон с красной тряпицей на шее. — Я никогда не верил в литургию! Но надо же было как-то кормиться…

— Если ты нас прежде обманывал, — хитро улыбается мужичонка, — кто ж тебе нынче поверит?

* * *

— Ну и долго мы продержимся? — ведут мирную беседу у костра в центре Красной площади вооруженные рабочие.

— Ленин говорит: навсегда утвердились.

— Чего ты Лениным тычешь, сам-то что думаешь?

— А зачем мне умничать?

— А я думаю, ничего у нас не выйдет.

— Это отчего же?

— Ну, рассуди: какой из меня или из тебя правитель? Нас и слушать-то никто не станет. Царь почему всех держал в узде? Ему, вишь ты, министры подсказывали. Недаром же они над учеными книгами штаны протерли. А мы, вишь ты, всех министров поганой метлой…

— А мне товарищ Ленин подскажет.

* * *

— Нет, товарища Ленина на всех не хватит.

— Эх, до чего нынче кутерьма дошла, — жалится один купчишка другому, — ничего не пойму.

— Понять труднехонько, — соглашается собеседник, — все вверх дном поставили. Зато, если угадать, в какую сторону повернется, миллионщиком можно стать. Нынче самое время для наживы.

— Это коли угадаешь. А если промашка? Всего капиталу лишишься.

— И живота можно, не токмо капиталу.

— То-то и оно. Лучше выждать.

— Жди-пожди, а другие обскачут. Золотишко-то скупают вовсю. И хлебушек дорожает.

* * *

— Зря надеются запугать нас царские рясники! — митингует солдатик, по виду из студентов. — Советская власть ни в Бога, ни в черта, ни в загробную жизнь не верит!..

— Мил человек, ты не зарекайся, — вступает в спор с оратором пожилой мастеровой. — Я вот смолоду тоже ни во что, кроме денег, не верил. А жизнь пообломала, теперь чуть светает — в церковь бегу.

— Это тебя царская жизнь обломала, — снисходительно улыбается солдатик. — Не бойся, наступает всеобщее счастье, и только буржуазия будет корячиться и бегать в церковь.

— Что ж это за зверь такой: всеобщее счастье?

— Это победа всемирной революции, когда не будет ни эллина, ни иудея — один рабочий класс.

— Да что ты, нехристь, про евреев талдычишь, ты по-людски ответь.

* * *

Отец Иоанн ужаснулся обилию суетных грешных речей, звеневших со всех сторон здесь, рядом с великими христианскими святынями.

«Народ мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили».

Батюшка стал протискиваться поближе к Кремлевской стене, на которой моталось длинное красное полотнище с надписью: «Жертвам, провозвестникам Всемирной Социальной Революции». Под полотнищем зияли огромные свежевырытые ямы.

— Зачем? — вслух удивился отец Иоанн, заглянув в глубину растревоженной земли.

— Хоронить будут, кого буржуазия поубивала, — пояснил молодой, задорно улыбающийся рабочий.

— Здесь?.. Не на кладбище? — оторопел отец Иоанн.

— Теперь, товарищ, все по-новому будет. Сегодня, как от пасхальной свечи, от душ павших затеплится яркий огонь мирового Евангелия — социализма… Вишь, наше районное знамя впереди полощется. А за ним революционный комитет в полном составе. Вот это похороны! И умереть не жалко.

Отец Иоанн увидел колонну, вползавшую на Красную площадь через Воскресенские ворота. Впереди, оседлав кобылу, шествие возглавлял рабочий с красной лентой через грудь. Но что это? На плечах рабочих и солдат гробы… красного цвета.

— И правильно, — стал объяснять все тот же словоохотливый молодой рабочий. — Они же на войне погибли, а военная планета Марс красным огоньком по ночам блестит.

— Но вы же православный! — укорил собеседника отец Иоанн.

— Был — да сплыл. Я теперь ни во что, кроме социализма, не верю.

Уже вся рогожская колонна втянулась в площадь и дружно запела, подойдя к ямам под Кремлевской стеной:

Слезами залит мир безбрежный,

Вся наша жизнь — тяжелый труд.

Но час настанет неизбежный,

Неумолимо грозный суд.

— Товарищи! — ликовал кто-то из толпы. — Первый раз после похорон товарища Баумана пролетарии Москвы хоронят своих боевых друзей без гнусавого поповского пения! Отдадим последний долг жертвам мирового капитала!

Последним долгом оказалась популярная в среде социал-демократов песня:

Мы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной народу…

Гробы по дюжине опускали в каждую братскую могилу и перед тем, как завалить землей, над каждой произносили речь. В этот сумрачный день с легким морозцем говорили об одном — о святой ненависти. Отцу Иоанну подобное словосочетание было так же непонятно, как и красный пролетарский покров или рабоче-крестьянские идеалы.

Но воистину страшновато стало, когда подошла колонна Бутырского района. Над площадью поплыли черные гробы, которые несли одетые в черные рубахи анархисты. Один из них, встав у края черной пропасти, куда погрузили усопших, произнес прощальную речь, и от нее повеяло смертью не меньше, чем от черного знамени, древко которого он сжимал в своем кулачище.

— В этой могиле долго и славно будут тлеть трудовые кости наших братьев. Их мозг проточат черви, много-много червей, впивавшихся еще вчера в царские трупы, закопанные неподалеку. Но и червям, и этим стенам прах павших за дело мировой революции бойцов роднее и ближе царского. Ибо не цари копали здесь землю, не бояре клали кирпич на кирпич, а предки тех, кого мы сейчас хороним. Наши товарищи скоро превратятся в прах, сгниют их бренные останки и станут надежным фундаментом отвоеванного у буржуев Кремля. Отныне и вовеки здесь будет всенародный двор, пантеон лучших из лучших, кладбище для тех, кого еще