месяцев назад, когда в Страстную пятницу государь император — Божий помазанник! — добровольно отрекся от престола за себя и за сына. Отец Иоанн был смущен: можно ли поминать за службой отрекшегося? Не подложный ли, как уверяли крестьяне, напечатали в газетах манифест? Отец дьякон посоветовал, по примеру соседнего села, возглашать «многие ле́та благоверному Временному правительству».

— Не греши, отец дьякон, — не согласился батюшка. — Эдак, Сатана придет к власти — и ему «многие ле́та»?

— Народное правительство воцарилось, сказывают. В городах повсеместное ликование.

— А мы все же повременим.

И продолжал поминать государя императора, как поминали самодержцев и век, и два назад.

Тогда, в марте 1917-го, отец Иоанн впервые испугался, что лишился благочестия. Его не отпускала мысль, что, если так легко государь оставил данный ему Богом престол, не воссядет ли на российский трон Антихрист?..

Летом-то все и началось. Однажды после молебна крестьяне не разошлись по работам, а устроили сход, злобно кричали о земле, поминая соседнее село. Наконец гуртом повалили к помещику, выгнали его со двора, а все добро — не только скот и зерно, но и книги, стулья, окна, двери — растащили по своим домам. Одинокие старухи серчали, что по слабосилию не могут тоже пограбить. И началось: вырубали казенный лес, дрались с соседями из-за спорных земель.

А потом повалили дезертиры. Шли они назад в родной дом, как каторжники: в рванье, грязные, без денег и даже без краюхи хлеба. Принимали беглых с фронта в семьях с опаской — помнили, как лихо за такие дела раньше наказывали. Никто не был рад «победителям».

— Что, воин, — поддевали старики, — видать, здорово тебе всыпал немец, что ты без порток домой завалился?

— Не скажи, сват, он еще герой — дырявые сапоги не растерял дорогой.

— Так это ж не свои: уворовал, когда драпал. А может, немец наградил, когда наш герой задом к нему оборотился.

— Нет, немец за службу шапку бы хорошую дал. А сапоги палачу полагаются.

Но шли дни, дезертиров прибавилось до дюжины, и они осмелели, стали навроде урядника в селе. Верховодил «победителями» Яшка-бобыль, мобилизованный полгода назад, когда отец Иоанн прогнал его за нерадивость и пьянство из псаломщиков. Теперь Яшка ходил гордо, в пиджаке поверх черной рубахи, с красной тряпкой в петлице, и повсюду — в своей курной избенке, куда по вечерам набивалась молодежь, в трактире, где толковали степенные мужики, на лавочке промеж баб — повсюду поучал односельчан.

— Господа граждане и товарищи! — звенел его молодой голос. — Работать теперь будем самую малость, зато всего будет вдоволь!

Крестьяне не верили: с чего это вдруг разбогатеем?

— Эксплуататоров не будет, — пояснял Яшка, — все, что сработал, твое!

Мудреных слов не понимали.

— Вилы берите — и в бок! И вся недолга!

Удивлялись: на кого же поднимать вилы?

— На всю власть: на царей, помещиков и попов. Да здравствует Учредительное собрание!

Мало, кто серьезно воспринимал слова Яшки-бобыля. Но слушали — повсюду творилось неладное, и хотелось знать: надолго ли? Странным казалось многое. Чужого добра пограбили да сожгли — не счесть, а волость молчит, стражников не присылает. Царя, сказывают, в тюрьму упекли вместе с детишками. Видать, власть-то старая проворовалась, а то и вовсе германцу продалась, а новая еще не вошла в силу… Но детишки-то тут при чем?

Яшка, уверившись в себе, как «в трудящемся, скинувшем оковы царизма», решил, что настала пора строить на селе новую жизнь. Особенно он мечтал поквитаться с отцом Иоанном, из-за которого пришлось «вшей в окопе кормить». Поразмыслив, Яшка решил нанести первый удар по религии, «опиуму народа», как не однажды слышал от ораторов, которых слушал, маясь скукой в тыловом батальоне. Сговорившись с такими же, как он, революционерами и смотавшись за инструкциями в волостной штаб социал-демократов, где у него верховодил дружок, он решил «дать последний и решительный бой попу».

После воскресной литургии революционеры с красным флагом встретили выходивший из церкви народ, и Яшка, молодцевато взбежав на паперть, произнес речь:

— Граждане и товарищи! У нас на фронте уже давно ликование, нет ни одного приверженца рухнувшего кровавого самодержавия. Мы не чаяли добраться до родных мест и увидеть здесь победу угнетенного народа над мировым капиталом. И что же? Вы, как и прежде, послушно терпите, как ваш насквозь буржуазный поп поет молебны бывшему царю Николашке. Пока мы гнили в окопах, надеясь, что у вас со старой властью навсегда покончено, здесь каждый день распевались капиталистические псалмы в защиту жадного кровопийцы народа. Пока мы проливали свою солдатскую кровушку в бессмысленной войне, вы здесь решили восстановить власть князей и баронов. Не выйдет! Граждане и товарищи! Сбросим груз с нашей трудовой шеи, освободимся от матерого церковника! Мы в батальоне, только когда взяли офицеров на штыки, почувствовали воздух свободы. Не попы дадут вам землю, а мы — враги капиталистов и помещиков…

Яшка пребывал в пьянящем восторге от красоты и цветистости своей речи. Возбудившись сверх всякой меры, он готов был тотчас собственными руками передушить всех «акул самодержавия». Никогда еще ему не было так хорошо. Он сжал ложе винтовки стоявшего рядом с ним революционера:

— Эх, как мне хочется сейчас убрать навсегда вашего попа… Но здесь не фронт, и много чести пачкать об него руки… Слово предоставляется товарищу Кубарю!

Ораторское место на паперти занял чахоточный полутруп некрестьянского сословия, притащившийся накануне с Яшкой из волости. Всех удивил голос доходяги — звонкий, страстный, решительный.

— Зачем, товарищи, кровавые слуги капитализма забивают вам головы сказками о небесном рае?.. Чтобы вы работали на них в земном аду! Не верьте попам! Все в мире — материя, все гибнет. Помрет человек или скотина — в чернозем превратятся…

— Это ты врешь, — перебили пришлого. — Сгниет плоть, а душа — она бестелесна.

— Ты здесь, дед Артем, контрреволюцию не разводи! — взбеленился Яшка. — Может, ты еще скажешь: все попы — ангелы? Может, среди них обжор и пьяниц нет?

— Как не быть, тоже ведь люди. Так ведь мы на исповедь не к человеку ходим, а к сану, что Богом даден.

— Не Богом, а другим попом — епископом.

— Все одно. Значит, тому — Богом.

— Хватит, дед! Твоя агитация старорежимная. — Яшка нутром почувствовал, что провокационная работа деда Артема дает свои буржуазные плоды, и поспешил пресечь ее, истошно прокричав: — А поп у нас контра — и его к стенке надо! Прошу не мешать революционному собранию! Сейчас товарищ Кубарь зачитает резолюцию.

— Яшка, а ты нам покажи свою резолюцию, — засмеялась молодуха. — Она у тебя тоже из волости или кого из нас