– А при чем тут комиссар? – Идеологи с любопытством посмотрели на Бодуэна.

– А при том, что от него всё идет. Он детей на бучу подбил.

– Ты откуда знаешь? – удивился Бокренок.

– Информацию надо собирать и факты анализировать, – ответил бригадир сухо.

– Бодуэнчик, – у Бокренка от изумления вся обида пропала, – так это, значит, ты у нас большой брат?

– Не знаю я ничего, девка. А что знала, всё позабыла.

Бабка была сморщенная, негостеприимная и несимпатичная. Даже на порог пускать к себе не хотела. Павлик обрадовался, что они сейчас уйдут, но Люда не уходила и в третий раз старательно объясняла, кто она такая и зачем пришла.

– А это кто? – спросила бабка недоверчиво и показала на Павлика.

Она была, похоже, очень набожная, в белом платочке, и в избе у нее было важно, как в церкви: чистота, порядок, иконы, лампадки. Непомилуев хотел было объявить, что он сопровождающее лицо от собак, но Люда его опередила.

– Муж, – вымолвила она таким нежным грудным голосом, что Павлик обмер. То, как Люда это произнесла, поразило его даже больше, чем смысл сказанного, и смысл этот не сразу до него дошел. Предположить, что эта деловитая, собранная, сухая девица может не то что иметь, а думать про мужа, было невозможно.

– Зачем ты ей это сказала? – сердито прошипел он, когда бабка отошла в другой конец избы.

– Мы же договорились… – Она подняла бровь, но Павлика этими штучками было не взять. Аленкины глаза стегали больнее, и Люда это, похоже, поняла, уступила. – Понимаешь, Паша, есть такие вещи, о которых девушке не расскажешь. А если она будет думать, что я замужем, то станет со мной гораздо откровенней.

«Только что говорила мне, что их нельзя обманывать, а теперь обманывает. И меня зачем-то обманула. И ребят. Очень это всё странно», – подумал Павлик.

– Недавно поженились-то?

– На Казанскую, – потупила глаза Люда и порозовела.

Павлик ничего не понимал: серая, невзрачная Люда, которая занималась самым скучным на свете занятием, вдруг так похорошела, что он на нее невольно загляделся. И тоже зачем-то порозовел.

– Оно и видно, – перехватила его взгляд бабка, и на лице у нее разгладились морщины, а глаза сделались страшно довольными.

Они с Людой разом принялись о чем-то говорить, шептаться, смеяться, смотреть пожелтевшие фотографии, и Павлик, глядя на них со стороны, вдруг подумал, что они чем-то похожи: древняя бабка и столичная студентка похожи этой принадлежностью к одному общему, родовому, девчоночьему, что не очень хорошо чувствовал и совсем не знал Непомилуев, потому что рос без бабушки, без матери и сестер в не знавшем излишеств и украшений мужском мире, и еще сильней захотел к своим, к мужикам.

«Когда ж мы это домой-то пойдем?» – подумал он беспокойно, но Люда никуда не торопилась. Бабка повела ее показывать ткацкий станок, прялку, потом вынула из сундуков старинную одежду, и Люда стала примерять длинные сарафаны. У обеих женщин горели глаза, а Павлик скучал всё сильней. Отворилась дверь, и в избу вошел моложавый старичок с седенькой пушистой бородкой и приветливым румяным лицом.

– А это кто?

– Молодые, – сказала бабка с гордостью, как если бы они были ее внуками.

– А дети есть у них?

– Детей пока нет.

– А может, уже и есть, – засмеялась Люда. – Только мы еще об этом не знаем.

– В баню не хочете сходить, ребятки? – спросил дед ласково. – Я в обед затопил. Не остыла еще.

– Хочем, – обрадовалась Люда и затараторила: – Еще как хочем. У нас в Анастасьине своей бани нет. То есть одна есть, но такая страшная, и хозяйка там… такая там хозяйка! Пойдем, милый?

– Нам домой надо, – возразил Павлик несмело.

– Ладно тебе, домой. Ты в настоящей русской бане когда-нибудь был?

– Да не хочу я ни в какую баню! – завелся он.

– Ты же мне обещал, – посмотрела она на него с укором.

…Месяц висел над лесом за рекой, как буква Є из украинского алфавита, – беспечный, легкомысленный и вечно изменчивый, и отражался в темной воде. Непомилуев почувствовал, как его еще сильнее бьет озноб, но стеснялся об этом сказать.

– Ты чего дрожишь? – затормошила его Люда. – Сейчас согреемся. А знаешь мне что бабка по секрету рассказала? Тут один человек есть, шофер из Полушкина. Его летающая тарелка похитила. Веришь?

– Не знаю. Нет, наверное.

– А я верю. Я книжку самиздатовскую читала. Ее американец написал, бывший буддист, в православие потом перешел. Он считает, что летающие тарелки действительно существуют и это современное обличье бесов. А ты бесов видел когда-нибудь?

– Каких еще бесов? – Поверить в них Павлику было куда сложнее, чем в летающие тарелки.

– А я видела. Они… бесформенные такие…

Банька была совсем маленькая. Внизу шумела речка, пахло сыростью, теплом, березовым веником и уютом.

– А представляешь, Паша, как вот в такую баню, только зимой, Татьяна ходила гадать на жениха. Тут зимой чудо как хорошо. Река не сразу замерзает, течет черная, шумит на перекатах, а на берегах снег лежит, и с деревьев наклонившихся падает, и в воде тает. А потом на Святках лед встает, и сквозь него всё видно. Можно ложиться и смотреть, как в глубине рыбы плавниками шевелят. А Татьяна знаешь на кого похожа? На свою маму. Не Ольга, сестра ее, а Татьяна, хотя именно она казалась чужой девочкой в своей семье. Мама их ведь тоже любила одного, а выдали ее замуж за другого, и она прожила с ним честную жизнь. Помнишь: оплакан верною женой? Но и того славного франта не забыла. Потому что у Пушкина так: женщина может полюбить всего один раз и может принадлежать только одному мужчине. Счастье, если эти мужчины совпадают, а если нет? А вот у Толстого Наташа Ростова совсем другая, она, Паша, многих любит: и Бориса Друбецкого, и Денисова, и князя Андрея, и Анатоля Курагина, и Пьера, и он ее за это не осуждает. Наоборот, любуется ею и с Пушкиным словно спорит. А тебе которая из них больше нравится? Мне, например, ни та и ни другая. Я княжну Марью люблю, потому что она добрая очень и никого не осуждает. Помнишь, как она француженку простила, а ведь та у нее жениха отбить хотела.

Павлик чувствовал, что Люда волнуется, и пытается свое волнение скрыть, и потому так много говорит, и не ждет от него никаких ответов. И меньше всего ему хотелось сейчас брать полевые уроки русской литературы.

– А тебе когда-нибудь гадали? А мне гадали. Одна бабка в Карпатах нагадала, что меня погубит мужчина, у которого глаза будут стальные. У тебя какого цвета глаза? Ну что, заходим?

Павлик растерялся. Он не понимал, в какой момент они должны будут остановиться, но Люда, похоже, и не думала останавливаться. Она толкнула низенькую дверь, куда он мог войти, лишь согнувшись в три погибели.