– Помогите ему. Вы же можете, вы святой жизни человек.

– Замолчи!

– А он… На нем грехов нету.

– Не было, а теперь есть. Я его еле окрестить сумел. А теперь не знаю, что с ним будет. Такого ни одна душа не выдержит.

– На мне этот грех, на мне, – твердил женский голос. – А он… он из того самого города… Они же там все смертники. До сорока не доживают. За что же его еще раньше? Он род свой продлить должен.

«Откуда она знает, откуда я? – удивился Павлик. – И зачем все эти глупости? До сорока не доживают. Так только раньше бывало, в самом начале, когда город построили. А теперь у нас и профилактории, и санатории, и диспансеризация обязательная. И когда завод проектировали, то розу ветров учли, всё грамотно сделали. У нас улицы чисто моют. С мылом. Это же всё пропаганда вражеская».

– А вы можете его отмолить. Я знаю, я слышала про вас. Вы мертвых воскрешали. На вас благодать.

– Дура ты. Уходи с моих глаз долой.

– Вы меня ругайте сколько хотите, гоните, кричите на меня, бейте, только его спасите.

Павлик слышал ее слезы, и ему хотелось встать и прогнать сердитого человека, который посмел отругать его Люду, и в какой-то момент, когда всё пропало, этот голос стал единственным, что доносилось сквозь толщу скал, его обступившую.

– А я не жалею ни о чем. Батя говорит, будто не должна я была его совращать, права никакого не имела. Да еще старуху в грех ввела. Она, говорит, если б знала, да разве позволила бы такое? Лежит теперь, не встает, дед на рыбалку не ходит, за ней ухаживает. Помрет старуха – всё на моей совести будет. А я, Аленка, одно знаю: человек столько живет, сколько ему на роду написано. А если с ним что-то случится, пусть лучше так, пусть он это узнает.

«Конечно, – подумал Павлик. – Конечно, она права. Мне теперь не страшно: я пережил за этот месяц столько, сколько не переживал за всю жизнь. Если бы раньше, было бы совсем жалко, а так вроде и ничего».

Сквозь и бред, и сон ему казалось, что он слышит голоса Люды, Алены, Эдика, Семибратского и даже Музы Георгиевны.

– Лагерь восстал.

«Я читал недавно про восставший лагерь. Где-то тоже восстал лагерь, и подтягивали войска, и кровью всё залили, но потом всё равно всех отпустили. Если лагерь восстал, значит, скоро конец».

– А теперь иди, девка, стаптывай свои башмаки. И не вздумай его найти.

Павлик шел вдоль реки. Она была неширокая, но быстрая, с прозрачной водой и каменистым дном. Изгибаясь, река уходила в сторону моря. Сильный ветер шерстил поверхность воды, и два потока – течения реки и приливной волны – сталкивались под мостом. На берегу стоял в плащ-палатке и болотных сапогах рыбак. Он бросал против ветра спиннинг в сторону устья, но крупная яркая блесна летела недалеко и возвращалась каждый раз пустая.

– Не, не будет, Павка, сегодня рыбалки, – повернулся рыбак, и Павлик узнал Передистова. – Не зашла рыба в речку. А почему не зашла – кто его знает. Хочешь попробовать?

Павлик взял в руки спиннинг, и он показался ему неожиданно тяжелым. Мальчик неумело размахнулся, но блесна отлетела на несколько метров и упала на камни, а леска на катушке запуталась.

– Давай-давай, тренируйся, а я пока супчик сварю.

Непомилуев почувствовал, как в нем поднимается злость на непослушные руки, которые еще вчера поднимали мешки с картошкой, а теперь еле удерживают легкую снасть, и изо всех сил запустил блесну в реку. Металлическая рыбка пролетела над водой и упала на противоположный берег. Павлик несколько раз дернул спиннинг, но обманная рыбка, похоже, прочно за что-то зацепилась.

– Э, да так ты мне все блесны, парень, порастеряешь, – сказал Передистов с видимой досадой. – Силу-то свою соизмеряй. А делать нечего, придется рвать.

Павлик не знал, куда деть глаза от стыда, но полковник уже прицепил новую блесну, потусклей и поменьше.

– Ну-ка, эту попробуй искупай.

Теперь Павлик бросил точнее и стал медленно тянуть леску на себя.

– Зацеп. – И он виновато посмотрел на Передистова, который, присев на корточки, разводил костер на галечной косе, но неожиданно спиннинг в Павлушиных руках дернулся, согнулся, и леска стала стремительно разматываться.

– Тащи давай свой зацеп! – заорал полковник весело.

Павлик тащил рыбину. Она то приближалась, то отдалялась, ходила ходуном под водой, упругая, сильная, и чем больше она сопротивлялась, тем больше уверенности чувствовал в себе Павлик. Он сам не понимал, откуда берется в нем этот незнакомый навык – отпустить, подтянуть рыбу и снова отпустить, изматывая ее, как кто-то изматывал всё это время самого Павлика. А прочная леска натянулась, так что рыбачок кожей, всеми нервами ощутил это предельное натяжение и ту мелодию, которую извлекал из лески, как из струны, ветер – отель калифорнию, чайничек с крышечкой или шарабан-американку, что еще там пели, расхулиганившись, девчонки в Анастасьине, и Павлику почему-то очень важно было, чтобы не порвалась струна, не ушла таинственная рыба, метавшаяся в быстрой холодной воде. «Только не сорвись, только не сорвись», – заклинал Павлик рыбину, отвоевывая у нее метр за метром, но она тоже не хотела сдаваться и в какой-то момент рванула так, что спиннинг едва не выбило из рук. Бамбуковое удилище не выдержало, надломилось у самого кончика. Павлик откинул бесполезную снасть и за одну леску стал тянуть лосося на себя. Тонкая звенящая нить до крови резала его ладони, рыбина как будто поняла, что рыболов не так силен и снасть у него хлипка. Она мучила Павлика своей яростью, а он отвечал ей собственным, непонятно откуда взявшимся упорством. В самый последний момент лосось сделал свечку, и оба мужчины обнаружили, что хищник зацепился не за весь тройник, а только за один крючок. Передистов от досады даже смотреть не захотел, что дальше будет, а Павлик, догадавшись, что его случайная добыча сорвется, и не в силах этого вынести, выдернул рыбину из воды на высокий берег. Хлебнув воздуха, она соскочила с крючка и запрыгала по камням к реке, но Павлик навалился на нее и успел прижать к земле, ощутив страшную резь в животе.

– А ты ничего, молодец, – изрек Передистов, одобрительно разглядывая распластавшегося на земле и в воде подопечного. – Повзрослел, я смотрю. Вообще, честно тебе скажу, я думал, будет гораздо хуже. Мог бы, конечно, кое-где пожестче, поточнее, поумнее себя вести, но так тоже ничего. В общем, устоял.

– Мне не удалось их переубедить, – признался Павлик, ощущая сырость и запах пойманной им первой рыбы.

– А ты и не должен был их ни в чем убеждать. Вставай, я ее разделаю. Килограмм пять есть, – прикинул он.

«Пять? Я думал, все двадцать пять», – подумал Павлик разочарованно.

– А что я должен был?

– Ничего, просто быть самим собой. Кижуч, самочка, однако.

Он достал немаленький нож, всадил лососю в голову, а потом вспорол брюхо и вытащил икру. Положил на дощечку и стал методично очищать икру ложкой от мешочков-ястыков – грохотать, вспомнил Павлик два слова из отцовского словаря.