Как расширение, так и углубление европейской интеграции, насколько можно судить, остановлено на неопределенный срок. Пример Украины с исключительной убедительностью свидетельствует, что «европейский выбор» и «ассоциация с Европейским союзом» в их сегодняшнем виде предполагают даже не вхождение в Европейский союз с лишением значительных прав и возможностей, которыми обладают его более старые члены, а превращение в его бесправную и разоренную колонию — своего рода пятый сорт (или, выражаясь языком старого советского анекдота, «собачатину седьмой категории, рубка вместе с будкой») формирующейся на наших глазах совершенно новой Европы.

Почему Европейский союз будет гнить, но не распадется

Очевидная и буквально с каждым месяцем все более наглядная слабость Европейского союза вызывает многочисленные иллюзии возможности его распада или самороспуска, а также краха первой искусственно созданной и при этом устойчивой валюты — евро.

Безысходный кризис Греции, приход в ней к власти патриотически ориентированных левых сил и отчаянные угрозы германского руководства изгнать Грецию из еврозоны, если греки проголосуют за свои, а не немецкие интересы (переданные, правда, весьма стыдливо, через сославшихся на мнение своего тайного источника немецких журналистов), весьма существенно активизировали размышления на эту тему.

Однако вероятность распада Европейского союза (равно как и разрушения или хотя бы существенного сокращения еврозоны) в ближайшие пять лет (а более длительный период времени в условиях растущей нестабильности не поддается даже приблизительным добросовестным оценкам) ничтожно мала.

Причина этого в самом его характере: активная политическая деятельность евробюрократии не должна заслонять того очевидного факта, что Европейский союз создавался, расширялся и существует до сих пор в первую очередь не как политическое, но как сугубо хозяйственное образование.

Соответственно, реальные, а не публично пропагандируемые цели и сами формы его существования являлись и по сей день в значительной степени остаются преимущественно экономическими.

Грубо говоря, Европейский союз представляет собой зону, в которой крупный бизнес «старой Европы» (прежде всего Германии и Франции) получает гарантированную прибыль за счет жесткого и последовательного подавления любых потенциальных конкурентов в присоединяемых странах, а главное — за счет отрицаемой на словах, но весьма изощренно выстроенной на деле протекционистской системы (при этом барьеры носят, как правило, нетарифный характер и связаны с разнообразными стандартами, над внешней абсурдностью многих из которых наблюдатели до сих пор продолжают весьма наивно смеяться).

Аналогичным образом еврозона является территорией, на которой столь же гарантированную прибыль получает уже не весь крупный бизнес «старой Европы», но его все более значимая по мере развития и нарастания глобального кризиса финансовая часть.

Именно в этом — в гарантировании прибыли крупнейших корпораций наиболее развитых стран Европы (причем, как правило, континентальной), что является исключительно значимым ресурсом их поддержки в глобальной конкуренции, — и заключается, насколько можно судить в настоящее время, реальный смысл европейской интеграции.

Все остальное, публично провозглашаемое, обсуждаемое на различных мероприятиях до потери сознания и энергично навязываемое в качестве якобы европейской повестки дня окружающему миру (равно как и самим членам Европейского союза), разумеется, также имеет значение — примерно как вишенки на торте.

Поэтому распад Европейского союза (как и еврозоны) и даже исключение из этих интеграционных образований отдельных стран (пусть даже как угодно плохо себя ведущих с точки зрения евробюрократии) возможны в одном-единственном случае: если расходы крупнейших корпораций «старой Европы» на поддержание этих стран в рамках европейской интеграции превысят их гарантированно извлекаемые из этих стран (в условиях фактического, хотя и далеко не всегда формализованного ограничения конкуренции извне) доходы.

Поскольку расходы крупнейших корпораций на евроинтеграцию заключаются в уплачиваемых ими налогах, окончательная формула краха объединенной Европы представляется следующей: дезинтеграция начнется, когда текущие доходы крупнейших европейских корпораций в той или иной части Европы станут меньше, чем текущие налоги, которые платят эти же корпорации и которые направляются правительствами стран их базирования на удержание соответствующей части Европы в интеграционных рамках.

Если кто-то попытается выскочить из интеграционных структур Европы до этого момента, его будут беспощадно бомбить или эффективно убивать: слишком значительные и, что не менее важно, слишком гарантированные прибыли поставлены на карту.

Списание и тем более реструктуризация безнадежных долгов к расходам корпораций не относится: безнадежность долгов стала понятна давно, и их реальная стоимость упала тогда же. При этом улучшение репутации наиболее развитых членов Европейского союза по контрасту с терпящими бедствия странами приносит им дополнительные прибыли, с лихвой перекрывающие все возможные убытки. В частности, по имеющимся оценкам, максимально возможный уровень потерь Германии на нынешнем витке греческого кризиса оценивался в 90 млрд евро. В то же время выигрыш Германии от роста стоимости ее ценных бумаг, во многом обусловленного ее превращением в европейскую тихую гавань на фоне терпящей бедствие Греции, уже к середине 2015 года принес ей около 100 млрд евро, то есть надежно перекрыл все возможные убытки!

Тем не менее, учитывая состояние Греции и Кипра, начало практической реализации формулы дезинтеграции Европы в принципе можно представить себе уже в ближайшие несколько лет. Ситуацию качественно усугубляет глобальный кризис, который дополняет мотивацию крупного бизнеса (в том числе европейского) некоторыми весьма серьезными элементами.

Суть глобального кризиса заключается в том, что мир на протяжении вот уже скоро полутора десятилетий (с лета 2001 года) балансирует на грани срыва в чудовищную депрессию, которая, по ряду оценок, будет страшнее и длительнее Великой депрессии, начавшейся в конце 20-х годов и преодоленной только с началом Второй мировой войны.

Даже профессиональным оптимистам, искренне считающим эту перспективу выдумкой «врагов свободного рынка» или полагающим, что новая депрессия будет недолгой и неглубокой, не хочется срываться и падать в нее вместе со всем человечеством.

Поэтому они стараются максимально отодвинуть ее наступление если не от человечества, то от себя, все с большей интенсивностью сражаясь за главную коммерческую ценность, которой по мере усугубления глобального кризиса все в большей степени становится спрос. Любой: на бытовом уровне, то есть уровне хозяйствующего субъекта, депрессия заключается в отсутствии денег и невозможности их заработать. Соответственно, спрос как таковой постепенно становится, без всякого преувеличения, абсолютной ценностью современной экономики — и именно этим вызван практически неуклонный, пусть даже официально никем не признаваемый рост протекционизма в современном мире. (В частности, достаточно указать на то, что после осени 2008-го и вплоть до 2014 года единственной страной «большой двадцатки», не усилившей протекционистскую защиту своей экономики, оставалась Россия; впрочем, политическая агрессия Запада временно привела в чувство даже либеральный социально-экономический блок правительства Медведева.)