В иллюминаторе военного самолета показалась Москва. Разведчик Анатолий Гуревич не был в родном городе восемь лет — и уже представлял, как пройдется по знакомым улочкам, заглянет к друзьям и прямо завтра начнет обустраивать быт. Ему хотелось как можно скорее перевезти из Франции любимую Маргарет и их годовалого сына Мишеля.

Однако на аэродроме вместо коллег из Главного разведывательного управления его встретили сотрудники НКВД — попросили проехать с ними на Лубянку. Там повели не к главному входу, а куда-то вглубь. «Прием арестованных», — прочитал Гуревич. И услышал команду: «Руки назад! Идите вперед!» Первый допрос проводил начальник Главного управления контрразведки «СМЕРШ» генерал Виктор Абакумов. Гуревич был абсолютно спокоен: обвинить его, передавшего в Москву за годы войны десятки самых засекреченных гитлеровских планов, было не в чем.

День за днем он рассказывал менявшимся следователям одно и то же: где вырос, как пришел в разведку, над чем работал под прикрытием в годы войны. Много лет спустя выяснится, что эти протоколы просто пылились в личном архиве расстрелянного впоследствии Абакумова. На суде их никто не читал — да и суда-то не было. По крайней мере, Гуревич на нем не присутствовал. Решение «Особого совещания» МГБ СССР Гуревичу озвучили прямо в камере — 20 лет лагерей за измену Родине. Но приговор тут же отошел на второй план, так как следователь передал и другие новости: его Маргарет и их сын Мишель погибли во время американских бомбардировок в последние дни войны.

Скорый суд вынес Гуревичу постановление: 20 лет исправительно-трудовых лагерей по статье — измена Родине. Осуждение ОСО при МГБ СССР на 20 лет ИТЛ по ст. 58-1а УК РСФСР, т. е. как гражданского лица, а не офицера Советской Армии. Этап в Воркутлаг. Лагерь СПГ (Строительство Промышленных и Гражданских объектов), Работа на строительстве бараков.

В формирования эшелона были допущены необдуманные ошибки. Этап состоял из «политических» и уголовных преступников. Предусматривалось, что каждая из этих групп будет размещена в разных вагонах.

Однако все обстояло иначе. К месту посадки заключенных был подан железнодорожный состав, состоявший из сдвоенных вагонов. В каждом из них были размещены заключенные из двух следующих друг за другом вагонов.

Смешение в одном вагоне «политических» и уголовных преступников в скором времени проявилось в невыгодном свете для «политических». Этап оказался длительным и сложным.

В вагоне были нары в несколько ярусов. На них и под ними, на полу, с боем разместились все многочисленные заключенные. Вполне естественно, уголовники завоевали себе лучшие места. В вагоне были установлены параши значительных размеров. Их можно было выносить только на полустанках, когда последовательно открывалась створка вагонов, и конвоиры выводили тех заключенных, которые должны были выносить параши. И в этом случае преимущество оказывалось уголовникам.

На этих же полустанках в вагоны подавались продукты питания. Здесь тоже появились некоторые особенности, которые не учитывались сопровождавшей этап службой охраны. Например, сахар и хлеб подавались в вагон не порциями для каждого заключенного, а в общем количестве для всех, и те, кто принимал их, обязаны были делить пропорционально каждому из нас. В действительности же их принимали и захватывали в основном господствующие в вагоне уголовники. В лучшем случае минимальными дозами они раздавали «политическим» заключенным.

Между собой уголовники относились друг к другу весьма дружелюбно. К «политическим», были настроены очень враждебно и всячески унижали. Это облегчало исполнение обязанностей сопровождающих конвоиров.

В вагоне Гуревич оказался под нарами на холодном полу, занятом уголовниками. Вскоре узнав, что он бывший военный, уголовники стали относиться к нему доброжелательно и потеснив себя, отвели место на нижних нарах, а через пару дней начали передавать увеличенные порции поступающих продуктов.

Естественно, Гуревич незаметно, делился полученным пайком с наиболее ослабленными «политическими» заключенными. Это впоследствии оказалось очень полезным.

С «новыми друзьями» Гуревич беседовал, собираясь на нарах. Молодых уголовников, а их было большинство, очень интересовали рассказы о прочитанных им книгах, и об истории нашей страны. Пришлось придумать новую версию, согласно которой он попал в плен к гитлеровцам, а это считалось изменой Родины. Они расспрашивали о фашистских лагерях, про которые он знал.

Состав эшелона, переполненный заключенными, передвигался очень медленно, часто по непонятным причинам останавливался. В вагоне, конечно, было невыносимо душно и шумно, кроме того, давали о себе знать и огромные параши, которые освобождались довольно редко.

Наконец состав прибыл в конечный пункт, в город Горький. Началась медленная высадка заключенных из вагонов, вокруг которого расставлена усиленная охрана. Под охраной вооруженных винтовками и автоматами конвоиров, в сопровождении лающих овчарок, едва сдерживаемых собаководами, заключенных повели в неизвестном направлении. Дорога была не из легких. Земля покрыта толстым слоем снега. Стоял жуткий холод. Время от времени начальник конвоя подавал команду: «Остановка!» Все старались восстановить нормальное дыхание. Несколько раз во время остановок подавалась команда: «Ложись!» Все буквально валились на снег. Некоторым заключенным было очень тяжело передвигаться, особенно престарелым. Тяжелый, довольно длительный переход закончился в пересыльной тюрьме.

Условия здесь были жуткими. Камеры набиты людьми до отказа. Многие не имея возможности повернуться или встать, валялись на полу. Параши, имевшиеся в камерах, переполнялись, и постоянная вонь не покидала… Кормили плохо, хотя и чуть лучше, чем на этапе.

Конечно, при поступлении в пересыльную тюрьму опять повторились обыски, сверка личности каждого заключенного с сопроводительными пакетами. Чувствовалось, что охрана тюрьмы готова к любым издевательствам, что обусловливалось невиданным переполнением тюремных камер. Всем было не только морально, но и физически очень тяжело. Иногда к некоторым заключенным даже приходилось вызывать в камеру врача. Хотя можно с ответственностью сказать, что это были не медики, принесшие клятву Гиппократа. Они были грубы, жестоки и не проявляли никакого внимания к тем заключенным, к которым их вызывали.

В ужасных условиях шли дни пребывания в пересыльной тюрьме. Изредка из камеры вызывали отдельных заключенных для направления в какой-то лагерь. Все ждали с нетерпением своей очереди. Понятно, что общение между сокамерниками было сдержанным, или даже натянутым. Это объяснялось не плохим отношением друг к другу, а невыносимыми условиями. Все были в возбужденном, нервном состоянии. Конечно, почти никто не говорил, за что был арестован и к чему приговорен. Вообще о каких-либо беседах не могло быть и речи.

Неожиданно настал долгожданный день, когда дверь в камеру с шумом открылась. Стояло несколько человек из охраны. У каждого в