Маленький экран в салоне автомобиля показывал анонс интервью с Лорой и Блейком Хелдингами, которые удивили Джейн своей способностью сидеть рядом и не вцепляться друг другу в глотки. Они выступали относительно единым фронтом, поочередно выдавая выверенные кусочки рассказа о предположительной смерти Аннетт, пересыпая его информацией о том, что, к всеобщей радости, она оказалась жива. Имя Эллы, конечно, не было упомянуто даже вскользь. Из всей этой драмы Джейн удалось вычленить отрывочные сообщения о том, что Малкольм якобы проходил реабилитацию в Австрии, а его жена была дома со своей семьей, ожидая документов о разводе, который положит конец ее (совершенно не интересной журналистам) пытке. Лора изящно намекала, что те, кто нарушает личное пространство несчастной Джейн Бойл, параллельно бесстыдным образом наживаясь на трагическом детстве Анны, заслуживают публичной казни. Джейн не ожидала от приятельницы такой трезвости суждений о журналистах и даже задумалась, возможно ли каким-то образом поддерживать с ней контакт, когда весь этот цирк закончится.

«Может, нам даже не придется долго ждать», – подумала она, вернувшись к себе. На маленьком столике сразу у входа ее поджидал подозрительный серебряный поднос. На нем лежал толстый кремовый конверт. Ей не нужно было даже смотреть на почерк или на имя Эллы на конверте, чтобы знать, от кого оно. Этот бланк она будет узнавать, наверное, до конца своих дней. Она осторожно открыла конверт. Вместо личной записки, которую она ожидала увидеть, внутри оказалось официальное гравированное сообщение. Приглашение, сообразила она после минутного замешательства.

Дораны, оказывается, будут рады принять ее на небольшом собрании близкого круга друзей и избранных представителей прессы, чтобы поприветствовать мисс Аннетт Доран на ее законном месте в обществе Манхэттена.

Мероприятие было намечено на вечер предстоящей субботы. Последний день маскировки Джейн, поняла она, и инстинктивно повернулась к высокому зеркалу на шкафу проверить свой внешний вид. Миндалевидные черные глаза смотрели на нее с темнокожего лица Эллы. Несмотря на все страхи, пережитые за последнюю неделю, заклятие держалось крепко. «Судя по тому, во сколько я проснулась Эллой, у меня есть время до полуночи», – напомнила она себе. Она отодвинула дверцу шкафа с отражением Эллы, и ее взгляду предстала внушительная коллекция вечерних нарядов.

«Я что, правда собираюсь принять приглашение? Интересно, что подумает Анна, когда увидит меня», – подумала Джейн встревоженно, снова плотно закрывая шкаф. Хотя, конечно, Линн наверняка уже рассказала Анне о ее роли в их встрече. И если Линн была готова простить и забыть жестокую сделку, на которую заставила ее пойти Элла, почему Анна должна питать к ней дурные чувства? Да, Джейн вынуждена была обманывать ее, но ведь все сложилось наилучшим образом для всех. «И в рекордные сроки», – добавила Джейн. Изготовить столько заказных персональных приглашений, сколько наверняка разослала Линн, за такое короткое время, было еще более впечатляюще, чем взрыв в СМИ, который устроила Линн параллельно с организацией приема.

Она повертела приглашение в руках. Для нее многое значило, что Линн была готова зарыть топор войны и сообщала ей об этом в такой форме, но приходить на прием и поднимать бокал за прибытие Анны в Нью-Йорк все равно казалось каким-то неправильным. «Свою роль я отыграла, – решила она. – Остальное – их дело».

К среде Джейн уже осточертело быть Эллой. Она не смогла даже нормально пообщаться с Ди, за исключением нескольких торопливых смсок, потому что после долгих выходных она сразу вышла на работу. В любом случае не стоило рисковать и появляться на публике вместе с ней. Джейн казалось, что она и так злоупотребила гостеприимством Мисти, и уж точно она не хотела видеть Андре, который стал слать ее агрессивно заигрывающие записки, стоило ему вернуться из Эльзаса с пустыми руками и, предположительно, в ярости. Так что большую часть времени Джейн проводила в своем номере, читая попеременно «Девушку с татуировкой дракона» и прессу. Возвращение пропавшей дочери Доранов было, конечно, все еще у всех на устах. Разговоры о приеме, который должен был стать самым громким событием в Нью-Йорке, только подогревали интерес.

Когда Джейн позвонили с ресепшена и сказали, что на ее имя пришла посылка, она так устала сидеть в четырех стенах, что чуть не помчалась сломя голову вниз сама ее забирать. Она вовремя вспомнила, что люди из высшего общества так не поступают, и буквально села себе на руки, чтобы не названивать каждые пять секунд с вопросами, почему посыльный до сих порне дошел до ее номера.

Ее воодушевление только возросло, когда она взяла посылку в руки – широкую, плоскую коробку, обернутую коричневой бумагой, – и узнала почерк Элоди. Посылка выглядела невредимой, и Джейн решила, что подруга предусмотрительно переложила содержимое бабушкиной посылки в целую коробку. Однако целой она оставалась недолго. Сначала Джейн хотела развернуть упаковку, но от нетерпения принялась просто рвать картон. Ей мешали перекрестные ленты скотча в самых неожиданных и даже неудобных местах, но она упорно прорывалась внутрь, и через несколько секунд перед ней уже были только жалкие обрывки.

Содержимое, надо признать, было довольно скудным, но это совершенно не играло роли. Все в этой коробке принадлежало ее бабушке – вот что было важно. Пара книг на английском, еще несколько на французском, блокнот, обтянутый тканью в цветочек, – вероятно, дневник. Джейн отложила его в сторону. Были здесь очки для чтения в пластиковой серой оправе и кожаный чехольчик к ним. Два стеклянных пресс-папье с застывшими внутри цветами, старинный фотоаппарат «Полароид» без кассет, шкатулка с несколькими ракушками, целое собрание сломанных и высохших ручек. Джейн бережно достала каждый предмет из разорванной коробки, складывая в ряд на полу перед собой. После этого, она почти могла поверить, что бабушка была вместе с ней в этой комнате, и она горестно закрыла глаза. Она протянула руку, наткнулась на гладкую поверхность пресс-папье и мысленно унеслась в старый фермерский домик у подножия горы.

Она вспоминала косые лучи солнца, проникающие в маленькие окна и освещающие розовый анемон в стеклянном пузыре и желтую розу во втором таком же. Она взяла их в руки, поворачивая так, чтобы они поймали свет и завороженно любовалась тем, как они светятся изнутри. Бабушка была бы в кухне, наполняя дом запахами капусты и вареной ветчины, или в гостиной, забравшись в одно их мягких кресел, с серыми очками на кончике носа. Джейн сжала кулаки и открыла глаза. Как бы благополучно все ни завершилось теперь, она уже потеряла слишком много в этой борьбе. Теперь она была свободна и могла начать все с начала, но без семьи, к которой можно было вернуться, начать сначала – единственное, что ей оставалось.

Она взяла дневник и повертела его в руках. Ткань выгорела, но веселую расцветку все еще можно было различить: белые, красные и розовые цветочки наползали друг на друга на сизоватом фоне. Джейн смотрела на него с опаской. Бабушка всегда представлялась ей пугающей, закрытой фигурой, и Джейн побаивалась узнать, что скрывалось под этой маской. Даже сейчас, когда она уже знала, от чего бабушка оберегала Джейн, сложно было стряхнуть страх, что она может пожалеть, если вторгнется в личное пространство своей опекунши. Она сделала глубокий вдох и заглянула под обложку.