Тогда он сам принимался орать: «Пиастррррры! Пиастррррррры!» – на радость окрестным детишкам, и Ларка тоже смеялась, а он, конечно, видел, какой ценой дается ей это веселье, и чуть не плакал от сострадания и досады. Приятное короткое путешествие как-то незаметно превратилось в худшую поездку их общей жизни. Но вслух он, конечно, ничего такого не говорил, потому что Ларка все время твердила: «Какой замечательный город! Как здорово, что мы сюда приехали! И как же не хочется уезжать!» Приходилось поддакивать.

Поддакивал-то поддакивал, однако поменять билеты не предлагал, хотя теоретически вполне мог позвонить на работу и договориться о двух-трех дополнительных днях отпуска, обычно ему шли навстречу и сейчас скорее всего пошли бы. Но об этом даже думать не хотелось. Нет уж, едем домой. По крайней мере, дома можно будет выспаться. А там, глядишь, все как-нибудь встанет на свои места.

* * *

В последний вечер он наконец расслабился. Не столько от бутылки легкого полусухого сидра, распитой на двоих в маленьком темном кафе, которое виделось Ларке пустым старомодным офисом, чем-то вроде конторы стряпчего из романов Диккенса, сколько от сознания, что вечер – последний. Завтра днем самолет домой.

И Ларка тоже расслабилась. По крайней мере, перестала делать вид, что все отлично. Открыто грустила, что пора уезжать. Даже всплакнула над третьим бокалом – боже, как жалко! Гуляла бы здесь еще и гуляла, глядела бы и глядела. Никогда раньше такого не было, чтобы уехать домой из чужого города, даже самого распрекрасного, – все равно что кусок сердца от себя оторвать.

Ее слезы его совсем не пугали. Он терялся перед Ларкиной притворной веселостью, зато прекрасно знал, что делать с честной печалью: обнимать, целовать кончики пальцев, сочинять планы будущих путешествий, один другого соблазнительней, говорить: «Ах ты рева-корова, бедный мой заяц, не нагулялась, не наигралась, а злой муж уже волочет домой, ничего-ничего, реви на здоровье, я тебя и с красным носом люблю, с красным почему-то даже больше, наверное, это такое изысканное извращение, тебе со мной крупно повезло», – и смотреть, как она смеется сквозь слезы, ощущая себя натурально спасителем сказочной принцессы, победителем всех злых драконов и великанов, без пяти минут загорелым блондином, кем же еще.

Домой, то есть в съемную квартиру, возвращались неторопливо, целуясь во всех подворотнях, как подростки, которым больше некуда деваться, петляли по городу такими причудливыми кругами, что в какой-то момент он перестал понимать, куда они забрели; одно утешение, что город довольно маленький, рано или поздно, то есть через пять или двадцать минут, непременно объявится какой-нибудь знакомый ориентир, а времени у них впереди – почти вечность. Целая долгая осенняя ночь, на удивление теплая и сухая, с чем-чем, а с погодой им в эту поездку удивительно повезло.

* * *

– А вот этот зайчик мне знаком! – вдруг сказала Илария, указывая, конечно же, вовсе не на зайчика, откуда бы ему тут взяться, а на закрытый сейчас газетный киоск.

Строго спросил:

– Что за зайчик? С кем это ты тут знакомишься, стоит мне отвернуться? И кстати, молилась ли ты на ночь, легкомысленная женщина? И если да, то кому?

Ларка рассмеялась, повиснув на его руке; сквозь смех кое-как объяснила:

– Просто забавная скульптура: спереди заяц, сзади павлин. Она мне уже мерещилась. Ну или снилась. Неважно. Важно, что именно где-то тут должен быть тот самый переулок, в котором было кафе. И несъеденная плюшка-ватрушка, главная фрустрация всей моей жизни. Там случайно нет строительного забора?

– Чего нет, того нет. Путь свободен.

– Отлично! – воскликнула Ларка. – Значит, идем туда. В смысле в ту сторону. Мне интересно…

Подхватил:

– Что там на самом деле находится?

Она на секунду замялась. Потом кивнула, но как-то без энтузиазма. И вдруг сказала:

– На самом деле ерунда все это. Я устала. Пошли домой.

Легко сказать – домой. Не признаваться же ей, что заблудился.

Но, внимательно оглядевшись, опознал наконец улицу и понял, что их временное пристанище совсем близко. Всего в паре-тройке кварталов. Не о чем говорить.

* * *

Уснул на этот раз довольно крепко. Сказалась накопившаяся усталость. Но все равно сквозь сон услышал, как Ларка встает с постели. Протянул к ней руку, сказал:

– Не уходи.

– Я только к окну, – откликнулась она. – Посмотрю, что могло бы мне сегодня присниться, если бы я, как дура, снова выскочила из дома и помчалась неведомо куда. Но я, конечно, не выскочу. Посижу тут немножко и сразу к тебе вернусь.

С трудом разлепил глаза. В комнате было довольно светло из-за горевшего прямо под окном уличного фонаря. Увидел, что Ларка, уже одетая, сидит на подоконнике и смотрит в распахнутое окно.

Поднялся, подошел, встал рядом. Хотел обнять ее, но почему-то не решился. Выглянул на улицу. Там был туман, такой густой, что очертания домов на противоположной стороне улицы скорее угадывались, чем действительно просматривались. А свет фонаря расплывался, как оранжевая клякса на школьной промокашке. Что видела там Ларка – бог весть. Впрочем, неважно. Что бы она там ни видела, ясно, что это зрелище кажется ей самым прекрасным в мире. Только это сейчас и важно. Остальное – полная ерунда.

Сказал:

– Я совсем не против с тобой прогуляться.

Она обернулась. Посмотрела – на него, не куда-то мимо, а прямо в лицо – с интересом, как на привлекательного незнакомца. Сказала:

– Я тоже совсем не против с тобой прогуляться. При условии, что ты закроешь глаза.

* * *

Пока спускались по лестнице, он думал: «Значит, все-таки сон. Наяву я никак не мог согласиться на такую глупость. А во сне человек за себя не отвечает, какой с меня спрос». Но облегчения эти мысли почему-то не приносили. Хотя должны бы: сон – это же просто сон. Утром все будет иначе. Нормально. Как всегда.

Спускались как-то удивительно долго, хотя наяву жили всего на третьем этаже. Лестница вроде бы закручивалась спиралью; впрочем, ему могло просто показаться. Не привык ходить вслепую, опираясь на Ларкину руку. До сих пор было наоборот.

Очень хотел открыть глаза и посмотреть на эту чертову бесконечную лестницу, но крепился. Все-таки обещал. Ларка сказала: «Если откроешь глаза, ничего не получится», – и он дал честное слово, что не станет подглядывать. Даже на улице, хотя больше всего на свете боялся, что Ларка может попасть под машину. Просто врезаться в столб или упасть, споткнувшись, – это как раз ладно, переживем.

Наконец лестница закончилась, скрипнула дверь подъезда, и воздух стал свежим, сырым и таким ароматным, что даже непонятно, можно ли им просто дышать. Судя по звукам, никаких машин на улице сейчас не было, даже где-нибудь вдалеке. Уже хорошо.

– Не бойся, – сказала Ларка, – я правда все вижу. И когда трогаю, чтобы проверить, оно оказывается на месте. Вот, например, дерево, кажется, тополь; впрочем, могла перепутать. Неважно, дай руку, вот, сам пощупай – это же дерево? А не какой-нибудь паркомат. И не столб.