Когда дым развеялся, Шеф увидел, что происходит на развалинах. Повсюду солдаты в белых накидках с красным крестом: это крестоносцы, однажды король Карл и папа Николаус уже посылали их против Шефа. Но эти солдаты не носят ни тяжелых кольчуг, ни кавалерийских сапог франкских рыцарей или императорских риттеров Ордена. Они одеты легко, двигаются быстро, в руках держат только длинные трубки.

– Такая же свобода для Локи, как и для Тора, – сказал Риг. – Просто замечательно. Но на чью сторону встанет Локи? И на чьей останется? Нефть и фосфор, селитра и сера, алкоголь и древесный уголь. И, кроме Стеффи, найдется кому сложить два и два. Вернее, одно, одно и еще одно. В конце концов объединившиеся Империя и Церковь победят. Не на твоем веку. Но ты будешь доживать остаток жизни, зная, что это произойдет – и что ты мог бы этому помешать. Что ты будешь чувствовать?

Шеф лежал и вызывающе молчал.

– Давай посмотрим еще, – продолжал хитрый голос. – Вот новый город.

Перед закрытыми глазами Шефа постепенно вставало диво дивное. Белый град с ослепительно сияющими стенами, а в сердце его – соборно вздымающиеся к небесам шпили. На каждом шпиле хоругвь, и на каждой хоругви священное изображение: скрещенные ключи, закрытая книга, святой Себастьян и стрелы, святой Лаврентий и жаровня. Под шпилями, понял Шеф, находятся сонмы людей, чья обязанность – молиться Богу и изучать Писание. Это было не его Писание, но жажда жить такой жизнью, исполненной созерцания и размышления, мирной и покойной, охватила его. Из-под его закрытых век брызнули слезы сожаления о том, чего он лишен.

– Посмотри поближе, – сказал голос.

В учебных классах стояли люди и читали вслух книги. Учащиеся слушали. Они ничего не записывали. Они обязаны были запоминать наизусть. Когда лекторы окончили чтение, они собрались в центральном помещении с книгами в руках. Книги пересчитали, проверили по списку, положили в железный сундук и закрыли на ключ. На хранение, до следующего раза. Во всем городе ни один человек не имел своей личной книги. Никто не мог написать новое слово или придумать новую идею. Кузнецы ковали то, что им прикажут, как делали поколения их предшественников. Тот зуд, который так часто ощущал Шеф, побуждающий взять в руки молот и выковать ответ на жгучие вопросы, этот зуд навсегда останется неутоленным.

– Это мир Скульд, – сказал Риг. – В нем Локи наконец освобожден, чтобы служить Церкви и попасть в еще худшие оковы, пока не зачахнет от истощения. А мир будет оставаться все тем же самым, один эон за другим. Вечно благочестивый, никогда не изменяющийся. Каждая книга становится Библией. Память о тебе, о твоем наследии.

– А если я буду бороться? – спросил Шеф. – Будет тогда Локи на моей стороне? Заплачет он о Бальдре и освободит своего брата из мира Хель? Как это будет выглядеть?

И мгновенно узкие рамки взгляда на единственный город исчезли, сменившись широкой панорамой всех Девяти миров, из которых Средиземье – средний. Шеф различал темных эльфов под землей и светлых эльфов над нею, видел мост Бифрост, ведущий в Асгард, и мост Гиаллар, по которому души спускаются в мир Хель. Вся картина была… не темной, а какой-то блеклой, потертой, словно видимой сквозь пыльное стекло. Где-то глубоко внизу слышались тяжелый скрежет, толчки, шум оживающих ржавых механизмов.

Это раскрывалась Гринд. Ворота Гринд, отделяющие мертвых от живых, металлическая решетка, за которой Шеф однажды видел тени женщины и ребенка, которые погибли из-за него. Через которую рабыня Эдтеов сказала ему: «Продолжай». Гринд открывалась для Бальдра. Но не только для Бальдра. Шеф знал, коль скоро она откроется, души смогут вернуться. Возродиться в своих потомках, прожить счастливые жизни, отнятые у них. Рабыни, которых он обнаружил в могильнике древнего короля, заживо сожженные со сломанными позвоночниками. Старуха, вместе с которой он умирал в одном из видений, больше всего старающаяся уйти незамеченной. Эдтеов, скончавшаяся ночью на волчьей пустоши, и бедная рабыня, умирающая от рака в норвежской деревне вдали от родного дома. Кутред. Карли. Юный Харальд.

Когда ворота открылись, из них что-то вышло. Не свет и не окраска, но что-то, словно стершее пыль, вернувшее в мир свет и многоцветье, которые должны в нем быть. Изнутри донеслись звуки радостного смеха, и громкий чистый голос призвал всех разделить с ним новую жизнь. Бальдр Прекрасный. Грядущий, чтобы создать новый мир, мир, который будет всегда. Уголком глаза Шеф видел, что все боги Асгарда смотрят на него, рыжебородый свирепый Тор, Один с лицом как у отколовшегося айсберга. А рядом с Одином – бог-предатель Локи, опальный бог, снова вставший у руки своего отца. Ждущий, когда его брат вернется из мира Хель. Вернется благодаря победе. И благодаря самопожертвованию.

Шеф снова проснулся, он лежал в гамаке, и слезы еще не высохли на его лице. Видение окончилось не знакомым, разрывающим сердце потрясением и рвущимся криком, а глубоким вздохом. «Мне придется сделать это, – подумал Шеф. – На моей совести уже слишком много погибших. Чтобы выпустить их, дать им еще один шанс. Впрочем, у меня самого шансов не много. Буду ли я тоже освобожден? Или я стану жертвой за остальных? – Он протянул руку, положил ее на теплое бедро Свандис. – Вот то, от чего я отказываюсь». Во мраке ночи он с полной уверенностью ощутил, что никто не принесет жертву ради него, с каким-то сочувствием вспомнил крик, что слышал однажды от распятого Христа: «Eloi, Eloi, lama sabachthani?»[6]

Толман отчаянно сигналил, дергая за свой конец пятисотфутового троса. Осторожно приближаясь двумя колоннами к гавани Рима Остии, флот Пути теперь постоянно держал воздушные змеи на дежурстве, парящими в подветренной стороне. Сотня дополнительных ярдов высоты, на которую поднимался Толман, расширяла его горизонт наблюдения на многие мили, что придавало северянам столь необходимую им уверенность. Однако для того, чтобы Толман мог рассказать о том, что он видит, никто не сумел выдумать другого способа, кроме цветных флажков: белый означал любой парус, синий – землю, красный – опасность. Особенно опасность, исходящую от красных галер с их греческим огнем. На этот раз флажок был красным.

Моряки на лебедке, не дожидаясь приказа, уже выбирали трос. Нет необходимости опускать Толмана до самого низа, тогда после доклада он легко сможет снова набрать высоту. Мальчик завис в каких-то пятнадцати футах над палубой «Победителя Фафнира», поддерживаемый довольно сильным, заставляющим брать на парусе рифы, ветром, в дыхании которого чувствовалось приближение холодов.

– Галеры! – крикнул Толман.

– Где?

– В гавани. Длинный ряд галер, с внутренней стороны правого мола. Пришвартованы.

– Сколько пришвартованных?

– Все.

Шеф взмахнул рукой, моряки стали стравливать трос, и Толман снова взмыл на свою наблюдательную точку. Шеф оглянулся, определил расстояние до волноломов, которые отмечали вход в гавань Остию. «Две мили, – решил он. – Судя по лагу Ордлава, мы делаем семь узлов. Хватит ли противнику времени, чтобы сесть на весла, разжечь топки и выйти в море нам навстречу? Если, допустим, все их моряки были уже на борту и они увидели нас в тот же самый миг, что и мы их? Похоже, что не успеют». Шеф посмотрел на Хагбарта и Ордлава, ждущих приказа на палубе флагмана, на Хардреда на «Ваде», идущем в пятидесяти ярдах с наветренной стороны во главе второй колонны, и решительно показал на вход в гавань. Красные галеры однажды захватили его врасплох в открытом море. Теперь пора поменяться ролями.