— Да, да, да, — сказал Скорцени с преувеличенным терпением. Он наклонился вперед и посмотрел на Ягера. — А я вот узнал, что мы обошли Лодзь двумя потоками потому, что ты заключил сделку с местными еврейскими партизанами. Что вы скажете на это, господин офицер генерального штаба?

Несмотря на мороз, Ягер чувствовал, как горит его лицо. Если знает Скорцени, значит, это есть где-то в эсэсовских досье… что не сулит ничего хорошего в его дальнейшей жизни, не говоря уже о карьере. Тем не менее он ответил таким холодным тоном, как только смог:

— На это я скажу, что была военная необходимость. Таким образом мы привлекли партизан на свою сторону и довели до бешенства ящеров вместо очередной схватки. Сработало это чертовски хорошо, а потому твое «я вот узнал» — в ватерклозет.

— Ты должен понять, вообще-то я тебя не осуждаю. Но это означает, что у тебя есть связи с евреями. Ты обязан использовать их, чтобы помочь мне доставить мою маленькую игрушку в центр города.

Ягер уставился на него.

— И впоследствии ты заплатишь мне тридцать сребреников, не так ли? Я не разрываю такие связи. И я не убиваю. Почему ты просишь меня о предательстве?

— Тридцать сребреников? Неплохо. Но помни, Христос был проклятым жидом. И это не принесло ему ничего хорошего. Вот так. — Скорцени изучающе смотрел на Ягера. — Чем больше помощи мы получим от этих ребятишек, тем легче будет работа, а я предпочитаю более легкую работу, если это возможно. Мне платят за то, что я рискую своей шеей, но мне не платят за то, чтобы я высовывал ее лишний раз.

Это сказал человек, который взорвал танк ящеров, вспрыгнув на него и забросив сумку со взрывчаткой между башней и корпусом. Может быть, Скорцени считал это необходимым видом риска — Ягер не знал.

— Ты взорвешь там бомбу с нервно-паралитическим газом, ты собираешься убить множество людей, которые не имеют отношения к войне.

— Ты воевал в России, как и я. И что же? — На этот раз Скорцени отрывисто рассмеялся. Он ткнул Ягера в грудь указательным пальцем. — Слушай, причем внимательно. Я сделаю это, с тобой или без тебя. Мне будет легче, если и буду с тобой. Но моя жизнь была трудной и раньше. Если она будет трудной и в дальнейшем, я все равно справлюсь, поверь мне. Так что скажешь?

— Прямо сейчас я не скажу ничего, — ответил Ягер. — Я подумаю.

— Ладно, валяй. — Большая голова Скорцени закачалась вверх и вниз, пародируя вежливый жест. — Думай, что хочешь, только недолго.

* * *

Охранник направил автомат в живот Мойше Русецкому.

— Вперед, двигайся, — сказал он грубым безжалостным голосом.

Русецкий поднялся с койки.

— Нацисты загнали меня в гетто, ящеры посадили в тюрьму, — сказал он. — Никогда не думал, что и евреи будут обращаться со мной таким же образом.

Если он надеялся задеть охранника, его постигло разочарование.

— Жизнь везде тяжела, — ответил тот безразлично и сделал жест автоматом. — А теперь вперед.

Он вполне мог быть эсэсовцем. Мойше подумал, не обучался ли он своим повадкам по первоисточникам. Так получилось в Польше, после того как евреи и поляки помогли ящерам выгнать немцев. Некоторые евреи, неожиданно став солдатами, подделывались под самых внушительных, самых жестоких человеческих воинов, каких могли себе представить. Сделай им замечание, и рискуешь быть убитым. Мойше осмотрительно хранил молчание.

Он не знал точно, где находится. Конечно, где-то в Палестине, но его с семьей доставили сюда в путах, с повязками на глазах и спрятали под соломенным навесом. Внешние стены двора были слишком высокими, чтобы можно было заглянуть через них. По звукам, которые доносились сквозь золотой песчаник, он определил, что находится в городе: кузнецы ударяли по металлу, стучали повозки, слышался отдаленный шум базара. Где бы он ни был, он наверняка ходил по земле, о которой говорилось в Торе. Каждый раз, когда он вспоминал это, его охватывало благоговение.

Большую часть времени голова его была занята другими заботами. Главным образом — как удержать ящеров от проникновения в эту святую землю. Он цитировал Библию еврейским подпольным лидерам: «Ты полагаешься на посох из этого сломанного тростника». Исайя говорил о египтянах, а теперь в Египте были ящеры. Русецкий не хотел, чтобы они последовали путем Моисея — через Синай в Палестину.

Самое печальное, что очень немногие люди беспокоились о том же. Местные евреи, настоящие глупцы, считали британцев такими же угнетателями, как нацистов в Польше, — или, по крайней мере, они так говорили. Те из них. кто бежал из Польши после захвата ее нацистами, должны были бы соображать лучше.

— Поворот, — сказал охранник.

Необходимости в подсказках не было — Мойше знал путь в комнату допросов так же хорошо, как крыса в знакомом лабиринте. Однако за то, что он бежал правильно, он никогда не получал кусочек сыра: возможно, его похитители ничего не слышали о Павлове.

Когда он дошел до нужной двери, охранник встал позади и дал ему знак открыть замок. Подумать только: похитители считали его опасным человеком, который при малейшем шансе может выхватить оружие у сопровождающего и учинить разгром. «Если бы только так было», — ехидно подумал он. Дайте ему полотенце, и он станет опасным для мух. А потом… на «потом» у подпольщиков не хватало воображения.

Он открыл дверь, шагнул в комнату и застыл в ужасе. За столом вместе с Бегином, Штерном и другими известными следователями сидел ящер. Чужак повернул в его сторону один глаз.

— Это он? Я не очень уверен, — сказал он на отличном немецком.

Мойше вгляделся. Раскраска тела была более бледной, чем та, которую помнил Мойше, но голос, несомненно, был знакомым.

— Золрааг!

— Он знает меня, — сказал бывший губернатор Польши. — Или вы его хорошо натренировали, или же он в самом деле тот самец, из-за которого у Расы были такие трудные времена в Польше.

— Это — Русецкий, на самом деле, — сказав Штерн. Это был крупный темноволосый мужчина, скорее боец, чем мыслитель, если внешний вид не обманывал. — Он говорит, что мы должны держаться подальше от вас, не важно в чем.

Он тоже говорил по-немецки, но с польским акцентом.

— А я говорю, что мы много дадим за то, чтобы он снова попал в наши когти, — ответил Золрааг. — Он предал нас, предал меня, и он заплатит за свое предательство.

У ящеров немногое отражается на лице, но Мойше не понравилось, как выглядел и говорил Золрааг. Он и не думал, что Раса способна беспокоиться о таких вещах, как месть. Если он ошибался, лучше ему об этом и не знать.

— Никто не говорил о возвращении его вам, — сказал Менахем Бегин на идиш. — И не для этого мы доставили вас сюда. — Он был невысоким и щуплым, ненамного выше ящера, просто не на что смотреть. Но когда он говорил, его поневоле воспринимали серьезно. Он погрозил пальцем Золраагу. — Мы послушаем, что скажете вы, послушаем, что есть сказать у него, и только потом решим, что делать.