— Тогда мы начнем устраивать им трудную жизнь, такую же, какую устраиваем англичанам теперь.

— В это я верю, — сказал Золрааг, — это будет примерно соответствовать польскому образцу.

Говорил ли он с горечью? Об эмоциях ящеров трудно судить.

— Но если Раса завоюет весь мир, кто будет поддерживать вас в борьбе с нами? — спросил он Бегина. — Чего вы надеетесь достичь?

Теперь начал смеяться Бегин.

— Мы — евреи. Нас поддерживать не будет никто. И ничего мы не достигнем. И тем не менее будем бороться. Вы сомневаетесь?

— Ни в малейшей степени, — ответил Мойше.

Захватчики и пленный отлично поняли друг друга. Мойше был пленником и у Золраага, но тогда между ними лежала полоса непонимания, широкая, словно черное пространство космоса, отделявшее мир ящеров от Земли.

Золрааг не вполне понял, что происходит. Он спросил:

— Каков же ваш ответ, тосевиты? Если вам так надо, если в вас есть сочувствие к нему из-за того, что он — из той же кладки яиц, что и вы, оставьте себе этого Русецкого. Но что вы скажете в отношении куда более важного вопроса? Вы будете бороться бок о бок с нами, когда мы двинемся сюда и накажем англичан?

— Разве вы, ящеры, принимаете решения с ходу? — спросил Штерн.

— Нет, но ведь мы и не тосевиты, — ответил Золрааг с явным удовольствием. — А вы все делаете быстро, не так ли?

— Не всегда, — ответил, хмыкнув, Штерн. — Об этом мы еще должны поговорить. Мы отправим вас обратно в целости и сохранности…

— Я надеялся вернуться с ответом, — сказал Золрааг. — Это не только помогло бы Расе, но и улучшило бы мой статус.

— Нас не волнует ни то ни другое, если только это не поможет нам, — сказал Штерн. Он подозвал охранника Русецкого. — Отведи его обратно в его комнату. — Он не назвал ее «камерой»: даже евреи использовали напыщенные выражения, чтобы подсластить пилюлю. — Можешь разрешить ему навестить жену и сына или только жену, если он захочет. Никуда их не выпускать.

— Ясно. Вперед, — скомандовал охранник, как обычно подкрепляя приказ движением ствола автомата.

Когда они шли по коридору к камере, охранник проговорился:

— Нет, вам никуда выходить нельзя — живому.

— Большое вам спасибо. Вы меня убедили, — ответил Мойше.

И впервые с тех пор, как еврейское подполье выкрало его у англичан, он услышал, как громко рассмеялся его грубый охранник.

* * *

По Москве-реке все еще плыл лед. Большая льдина ткнулась в нос гребной лодки, в которой сидел Вячеслав Молотов, и оттолкнула ее в сторону.

— Извините, товарищ народный комиссар иностранных дел, — сказал гребец, выправляя лодку против течения.

— Ничего, — рассеянно ответил Молотов.

Конечно, гребец был из НКВД. Он говорил с заметным «оканьем» — акцент местности вокруг города Горького, превращавший «а» в «о». Казалось, он только что вернулся с пастбища, его невозможно было воспринимать серьезно. Неплохая маскировка, что и говорить.

Через пару минут еще одна льдина натолкнулась на лодку. Телохранитель хмыкнул.

— Бьюсь об заклад, вы захотите доехать до колхоза в «панской» повозке, а, товарищ?

— Нет, — холодно ответил Молотов. Рукой в перчатке он показал в сторону берега.

«Панская» повозка, запряженная тройкой лошадей, медленно пробиралась вдоль берега. Даже русские телеги с их большими колесами и дном, как у лодки, с трудом преодолевали грязь весенней распутицы. Осенью продолжительность сезона грязи определялась силой дождей. Весной же, когда таял снег и лед, грязь всегда была настолько глубокой, что казалась бездонной.

Ничуть не смутившись резкостью ответа, гребец хмыкнул снова. Он демонстрировал искусство управляться с лодкой, уклоняясь от плывущих льдин почти с ловкостью балерины. (Тут Молотов вспомнил о Микояне, который, будучи на вечеринке, собрался выйти под дождь. Когда хозяйка испугалась, что он промокнет, он только улыбнулся и сказал: «О нет, я буду танцевать между каплями дождя». Если кто и мог такое сделать, то именно Микоян.)

Как и большинство расположенных у реки коллективных хозяйств, «колхоз № 118» имел свой шаткий причал — мостки, выступающие от берега к середине мутной коричневой реки. Охранник привязал лодку к мосткам, затем вскарабкался на них, чтобы помочь Молотову выйти из лодки. Когда Молотов направился к зданиям колхоза, гребец остался на месте. Народный комиссар удивился бы, если тот бы последовал за ним. Он мог быть работником НКВД, но наверняка не имел секретного допуска к атомному проекту.

Мычали коровы, заставляя Молотова вспомнить интонации гребца. Хрюкали свиньи: их грязь не беспокоила — наоборот, была приятна. Куры передвигались, вытаскивая из навоза одну ногу, затем другую, смотрели вниз бусинками черных глаз, словно удивляясь, чего это земля пытается хватать их.

Молотов наморщил нос. У колхоза был запах скотного двора, вне всякого сомнения. Его строения были типичны для коллективных хозяйств — деревянные, некрашеные или плохо окрашенные, они выглядели на десятки лет старше, чем были на самом деле. Здесь и там расхаживали люди в матерчатых шапках, рубахах без воротников и мешковатых штанах. Одни с вилами, другие с лопатами.

Все это была маскировка, выполненная со всей русской тщательностью. Молотов постучал в дверь коровника, и она тут же открылась.

— Здравствуйте, товарищ народный комиссар иностранных дел, — сказал встречающий его человек и закрыл за ним дверь.

На мгновение нарком оказался в полной темноте. Затем встречающий открыл другую дверь — возможно, шлюзовой камеры, — и яркий электрический свет наполнил помещение изнутри.

Молотов оставил здесь пальто и сапоги. Игорь Курчатов кивнул одобрительно. Ядерному физику было около сорока, на подбородке его резко очерченного красивого лица торчала остроконечная борода, придававшая ему почти сатанинское выражение.

— Приветствую вас, — поздоровался он еще раз с интонацией, промежуточной между вежливой и льстивой.

Молотов проталкивал этот проект и удерживал Сталина от репрессий, когда результаты появлялись медленнее, чем он того желал. Курчатов и все остальные физики знали, что Молотов — это единственный барьер между ними и гулагом. Они были его людьми.

— Добрый день, — ответил он, как всегда не радуясь напрасной трате времени на вежливость. — Как дела?

— Мы работаем, как бригада сверхстахановцев, Вячеслав Михайлович, — отвечал Курчатов, — наступаем на всех фронтах. Мы…

— Вы уже производите металл плутоний, который будет обеспечивать мощные взрывы, в которых так отчаянно нуждается Советский Союз? — прервал его Молотов.

Дьявольские черты лица Курчатова словно увяли.

— Пока нет, — отметил он. Его голос зазвучал громко и пронзительно. — Я предупреждал вас, когда проект только начинался, что на это уйдут годы. Капиталисты и фашисты к моменту нашествия ящеров уже были впереди нас в технике, они и теперь остаются впереди. Мы пытались, и у нас не получилось выделить уран-235 из урана-238[9]. Лучшее сырье — шестифтористый уран, который ядовит, как горчичный газ, и вдобавок ужасно едкий. У нас нет опыта, который требуется для реализации процесса разделения. Нам пришлось искать другой способ производства плутония, который также оказался трудным.