— Вернулся, — вздохнул Киря. — И что с того? Потом снова придется подниматься на поверхность. Опять надевать резину, натягивать противогаз… Осточертело все это! Там, наверху, живешь как в презервативе. Как будто не по своей планете ходишь.

— Ну а как иначе-то сейчас, Киря? — Таня попыталась его успокоить.

— Да в том-то и дело, что никак! Но хочется-то по-другому. Знаешь, как хочется скинуть наверху всю эту резину, вдохнуть полной грудью, почувствовать ветер. Танюха, неужели мы уже никогда не надышимся вволю, чтобы не через фильтры, а так, как дышали раньше? Неужели всегда будем носить на себе эти резиновые шкуры? И-эх! Выйти бы наверх, в чем мать родила! Вот чего мне хочется больше всего на свете.

— А меня? — Таня вспомнила Катю. Ее завистливый взгляд, тоскливое одиночество и неудовлетворенность в глазах.

— Что?

— А меня тебе уже не хочется, Киря?

— Ну конечно хочется, Тань, что за вопрос? Ладно, забудь, что я наплел. — Киря натужно улыбнулся. — Это все отходняки после вылазки и этой долбаной резины. Мы с тобой еще покувыркаемся и порадуемся жизни. Мы с тобой назло всем и всему будем, мля, жить долго и счастливо. Правильно я говорю?

Таня не ответила. На самом деле неправильно, Киря. На глаза навернулись слезы. Долго и счастливо не получится. Второе — вряд ли, потому что в этом мире счастье погибло первым. Да и первое тоже… Насчет «долго» у Тани были большие сомнения. Точнее, никаких сомнений на этот счет не было. Ни сомнений, ни иллюзий. Ей все было предельно ясно. Но только ей одной. У нее есть тайна, о которой не знал даже Гришко. Даже Киря. Такие тайны незачем раскрывать даже близким людям. Близким — так особенно не нужно.

Мать Тани — врач из беженцев, попавших в «Аид» с МЧСовских БТРов, плакала, когда рассказывала дочери о том, что в мозгу у Тани поселился ее личный, Танин, мутант. Медленно, но неумолимо вызревающая под черепной коробкой опухоль-убийца — вот она, ее тайна.

— Эта дрянь тебя убьет, — умирая, мать рассказала ей все честно, как есть. — Только я не знаю, когда это произойдет.

Таня тоже не знала, сколько ей осталось. Но о долгой жизни в таких случаях говорить не приходится. О счастливой — тоже.

Ее часто мучили головные боли. Но кого они сейчас не мучают? У Тани, правда, имелось преимущество перед болезнью и окружающими: она имела доступ к медикаментам и сама была одним из лучших медиков «Аида» (спасибо маме — постаралась, научила, чему смогла). Зная все о чужих болезнях, Таня могла успешно скрывать свою. Так было надо.

Если бы Гришко знал тайну Тани, вряд ли он взял бы ее в «офис» и уж тем более — на «крота». А если бы знал Киря? Взял бы ее он?

— Тань, ты чего? — Киря повернулся к ней. — Ты чё, плачешь?

— Ничего, ничего, Киря. Конечно, мы будем жить. Будем жить долго и счастливо.

Конечно, мля!

Проклятая опухоль! Если Киря мечтал избавиться от «химзы» и противогаза, Таня все отдала бы за то, чтобы вырвать ее из своего мозга. Тогда можно было бы не лгать ему. Тогда можно было бы верить своим собственным словам.

— Будем. Долго. Счастливо…

Слезы застилали глаза, а она все пыталась улыбнуться дрожащими губами.

Сложно следить за временем, когда его нет. Не в смысле цейтнота, а наоборот — в том смысле, что понятие времени отсутствует почти полностью. Под землей нет смены дня и ночи, а у Стаса не было часов.

Хронометры в «Боевом кроте», конечно, имелись. Главным образом, на рабочих местах экипажа. Но у Стаса своего рабочего места тоже не было, и, проводя часы дежурства (и часы отдыха, кстати, тоже) в отсеке управления за спиной Гришко, он не всегда видел маленький электронный циферблат. Да и смотреть на часы, честно говоря, не хотелось. Когда все вокруг одинаково и однообразно, в повторяющемся движении секундной стрелки или в смене цифр на циферблате теряется сам смысл времени. Он словно растворяется в уходящих секундах, этот смысл. И тоже уходит в никуда.

Стас не заметил, как потерял счет времени, но, сказать по правде, не особенно сожалел об этой утрате. Одиночество и безвременье — одно другого стоило. Он по-прежнему был в экипаже субтеррины, но еще больше был вне его. За ним настороженно наблюдали, но его же и сторонились.

Его терпели, потому что он был нужен, и его боялись.

С ним разговаривал только один человек — полковник Гришко. Редко и только по делу.

Все проходило, как в глубоком сне. Или в шаманском — привет, Колдун! — трансе.

Кстати, Илья тоже давно не появлялся.

Но и в породе, сквозь которую пробивалась субтеррина, никак не проявлялось то, что могло бы представлять опасность. А значит, в присутствии Колдуна не было необходимости. Возможно, потому он и не напоминал о себе. А может, у мертвецов просто есть свои дела, о которых живым знать не обязательно.

Стас концентрировался снова и снова, смотрел, слушал и пытался почувствовать, что происходит за бортом подземной лодки, но не видел, не слышал и не ощущал ничего, кроме серой, трескучей мертвой и твердой породы. Однако находиться в таком состоянии слишком долго и слишком часто невозможно. Нельзя все время жить на особых способностях. Это отнимает уйму сил. Время от времени приходилось делать перерывы.

Часы бодрствования и отдыха перемешивались, проплывали мимо сплошным потоком и оставались где-то сзади, в тоннах измельченного грунта за кормой «Боевого крота».

У Стаса был перерыв. После очередного изматывающего сеанса всматривания в унылую однообразную породу он задремал на полу отсека управления. Кажется, во сне ему о чем-то рассказывал Колдун, но о чем, Стас не помнил. Угрозы он не чувствовал, так что можно было отдохнуть. Можно было, но не сложилось.

Подземлодку затрясло, словно «крот» с разгону вбурился в изрытую пустотами скалу.

— Стас! — окликнул Гришко.

Ну да, теперь он здесь безотказная палочка-выручалочка. Кого звать на помощь, как не штатного живого локатора? Стас тряхнул головой, сбрасывая остатки тяжелой дремы. Сейчас ему нужно было время, чтобы войти в нужное состояние. Совсем немного времени, но нужно.

— Изменение структуры породы! — встревоженно прохрипел динамик голосом Кати. Их поврежденный террасонар работал. Иногда. Сейчас вот, например.

— Ультразвуковой анализ? — затребовал Гришко.

— Древесина, — совсем убитым голосом доложила акустик.

— В смысле «древесина»? — не понял полковник. — Уголь, что ли?

— В смысле — дерево, — сдавленно уточнила Катя. — Обычное дерево.

— Здесь? Откуда дерево на такой глубине?

— А откуда я могу об этом знать? — с тоской отозвалась девушка.

— Ста-а-ас?! — еще громче проорал Гришко. — Не тормози! Ты видишь? Что-нибудь видишь?