и так, по мелочи… нет, не скажу, что прям руки выкручивала, но…

- Держала всех крепко.

- Точно. Крепко держала. А еще знала она. Всё и про всех. И уж тут… - Фрол Яковлевич замолчал. – Многие ныне с облегчением вздохнут… ох, многие…

А нам теперь гадай, что именно знала Антонина.

И не из-за знания ли этого излишнего её убили.

Глава 24 Медянка

Глава 24 Медянка

На море на Окиане, на острове на Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно чёрное, на том руне лежит инорокая змия Гарафена. Ты, змия Гарафена, возьми свое жало из раба такого-то, отбери от него недуги. А коли ты не возьмешь своё жало, не отберёшь недугов, ино я выну два ножа булатные, отрежу я у змии Гарафены жало, положу в три сундука железные, запру в два замка немецкие. Ключ небесный, земный замок! С этого часу, с полудня, с получасу, да будет бездыханна всякая козюлька, и ужаления её в неужаления. А вы, змии и змиицы, ужи и ужицы, медяницы и сарачицы - бегите прочь от раба такого-то по сей век, по сей час. Слово моё крепко! [1]

Заговоры от сибирской ведьмы Аниции.

Деревней Таратайкино можно было назвать с большой натяжкой. Дюжина домов, выстроившихся широким кругом на вершине холма, точно деревянная корона на лысине. Остатками былой шевелюры служил лес. Темный, недобрый, он начинался с середины холма, скатываясь в низину, чтобы уступить место болоту.

Бекшеев даже машину попросил остановить.

Дорогу от болота отделял ряд тощих каких-то до сроку облысевших березок, за которыми и начиналась зеленая топь. Воздух здесь пах не лесом, а гнилью. И комарье звенело.

- Тут-то ходу нет, - охотно сказал Фрол Яковлевич. – Самая погань, топи… сказывают, что в старые-то времена они далече были, потому-то дорогу и проложили. А тепериче вон, разлились, подобрались. Еще немного и затопят.

Нет, до дороги болоту оставалось еще прилично. Вон, виднеется полоса из тощих хлыстовин не то осины, не то молодых топольков, но видно, что корни их подмыты, и потому кренятся они друг к другу, сцепляются одной сетью.

- Это все фрицы, - Фрол Яковлевич тронулся с места преохотно. – Чтой-то натворили тут, а людям теперь страдать.

И произнес он это с немалой убежденностью. А Бекшеев промолчал.

В деревне Таратайкино жила Тихарева Анна. Адрес у Бекшеева тоже имелся.

И дом стоял на месте.

И был обитаем.

Даже выглядел относительно прилично. Относительно потемневших начавших погружаться в черную болотистую землю соседских строений.

Машина остановилась посреди улицы и первым выбралась Зима. Огляделась.

- Эй, хозяева, - крикнула она, снимая петлю с калитки. Веревочка крепилась за доску забора и вторым концом прихватывала доску уже калитки, не позволяя последней распахнуться. От калитки начиналась тропинка, что вела через весь двор.

Чисто.

Куры в загоне. У дома – кусты пионов и разросшийся, задичавший шиповник.

- Эй, - Зима постучала в дверь. – Есть кто дома?

- Сейчас собаку спущу! – пригрозил из-за двери детский голосок. – И стрельну!

- Нехорошо стрелять в полицию, - ответила Зима. – Родители дома?

- Не скажу!

- А где тогда?

- Так… траву косют. Тама, за вескою, на лужку… - дверь чуть приоткрылась. – Могу показать!

Мальчишка в черных, измазанных рыжею глиной шортах, был вихраст и любопытен.

- Покажи, будь любезен, - сказала Зима и представилась. – Зима.

- Осень еще.

- Меня так зовут… а это вон, у машины, видишь? Это Бекшеев Алексей Павлович. Князь.

- Не, - мальчишка скривился. – Не похожий.

- Почему это?

- Так… князья важные. Мордатые…

- Это он просто болеет. А выздоровеет, так сразу морду и отъест. Прослежу. А ты у нас кто?

- Пашка я. Тихарев, - мальчишка вышел и дверь прикрыл, задвинул засов, потом огляделся, убеждаясь, что ничего-то во дворе не изменилось, и спросил: - А на машине поедем?

- На машине, - пообещал Бекшеев, сдерживая смех. – Вот, с водителем рядом сядешь…

- Так он мне все сиденье изгваздает! – Фрол Яковлевич от затеи был не в восторге.

- Ничего, помоешь, - отрезала Зима. – Скажи, Пашка, а Тихарева Анна она тебе кто…

- Так… мамка, - Пашку вопрос не смутил. – Только она померла уже. Давно еще… теперь мамкой Любка… она с батей сено валяет. Батя косит, а она, стало быть, грабает…

С виду мальчишке было лет девять.

И вряд ли он помнил хоть что-то, но…

- И как тебе живется? – Бекшеев придержал дверь, помогая мальчишке забраться на сиденье. – Батя-то подуспокоился?

- А чего ему успокаиваться? Он спокойный же ж… тихий. А дед еще когда помер. Чтоб его черти драли, - сказал Пашка, явно повторяя чужие слова и с немалым удовольствием. – Он злой был, что жуть! Прям не человек, а упырь всамделишний.Яя его боялся. И батя тоже. И мамка… думаю… не помню. Но как помер, так прям облегчение всем вышло. А батя Любку привел. Любка добрая. Всегда добрая была. И раньше тоже. Теперь вона нам пироги печет. И меня жалеет. Говорит, что я сиротинушка бедный… а я не бедный. Но я ей не перечу. Баба же.

Удержать улыбку получалось с трудом.

А до поля доехали быстро. И Пашка первым выскочил, едва автомобиль остановился.

- Пап! – заорал он. – Пап! Туточки к тебе! Из полиции! Князь всамделишний…

Зима не выдержала и рассмеялась.

- Вылезай, - сказала она, смахивая слезы. – Князь всамделишний…

- Вот женюсь, будешь княгинею, - пригрозил Бекшеев.

- Не пугай… выходит, что…

- Не спеши с выводами, - Бекшеев выбрался.

Поле находилось за деревней, даже видны были силуэты хат и распаханные огороды. Чуть в стороне бродили коровы, за которыми явно кто-то приглядывал. Остро пахло свежескошенною травой. Палило солнце. А Пашка уже висел на шее невысокого щуплого мужичка. В руке тот держал косу и что-то Пашке выговаривал.

- Доброго дня, - сказал Бекшеев, осторожно ступая на поле. Над землей оставалась короткая щетка нескошенной травы. Слева трава уже успела чуть подсохнуть, и массивная женщина зачем-то шевелила её граблями. – Бекшеев. Алексей Павлович. А это Зима…

- Из полиции? – мужчина разжал руки и велел. – Иди вон, раз