Забравшись под одеяло, она долго лежала без сна, ворочалась и никак не могла успокоиться. Рядом точно так же ворочался Кантор. В темноте его почти не было видно, но слышно было отлично. Он был слишком близко, чтобы она могла спокойно уснуть.

Поворочавшись так с полчаса, Саэта поняла, что это не сон, а одно недоразумение, и подумала, что чем лежать и тоскливо ворочаться, лучше хоть поговорить о чем-нибудь.

— Кантор, — тихо позвала она. — Ты спишь?

— Нет, — так же негромко ответил он. — А что?

— А ты хочешь спать?

— Не знаю. По идее, должен хотеть, но что-то мне мешает.

— Это я тебе мешаю?

Кантор минуту помолчал, потом удивленно произнес:

— Ну надо же! Действительно ты. Не надо мне было пить за ужином.

— Что это значит? — негодующе процедила Саэта. — Какое отношение я имею к тому, что ты нажрался за ужином?

— Я вовсе не нажрался. Чтобы нажраться, мне надо выпить три таких бутылки. А дело обстоит так. Ты не можешь заснуть, потому что тебя нервирует мое присутствие на одной кровати с тобой. Ты понимаешь, что никакой реальной опасности для тебя я не представляю, но все же испытываешь очень сильный дискомфорт. Верно?

Его голос звучал в темноте где-то совсем рядом. В темноте он казался почти волшебным — густой, низкий, с этакой элегантной хрипотцой. Очень приятный голос. Особенно в темноте, когда всего остального не видно.

— Верно, — ответила Саэта. — И что?

— А я врожденный эмпат, и мои способности усиливаются при воздействии любых наркотических стимуляторов, в том числе алкоголя. Так что твой дискомфорт от моего присутствия я ощущаю как свой собственный, и это не дает мне спать.

— Ты действительно эмпат? — недоверчиво переспросила Саэта. — Мне не говорили.

— А зачем тебе это говорить? Я свои способности не контролирую, они работают стихийно и практическому применению не подлежат. Ну, так что, будем спать по очереди? Или бросим жребий, кому ложиться на пол? Или бросим на фиг безнадежные попытки заснуть и займемся чем-нибудь полезным?

— Давай поболтаем, — предложила Саэта. — Может, оно само пройдет.

— О чем?

— Ну не знаю… О чем-нибудь.

— Хорошо. Сейчас я встану, включу свет… Там еще от ужина что-то осталось.

— Не надо. Давай так полежим, в темноте. Мне так удобнее.

Послышался тихий смешок.

— А что, тебе так противно на меня смотреть?

— Да! — раздраженно выкрикнула Саэта и тут же пожалела, что ведет себя откровенно хамски.

Как ни странно, Кантор не обиделся. И смеяться не стал. Промолчал. Но в его молчании чувствовалась озадаченность. Они помолчали немного, потом Саэта осторожно спросила:

— Кантор! А ты долго сидел?

— Нет, — спокойно ответил он. — Луны четыре или пять, наверное. А что?

— И за четыре луны ты опустился до того, чтобы есть тараканов?

— Почему опустился? А, ты думаешь, я их ел, совсем обезумев от голода? Вовсе нет. Я это делал совершенно сознательно, понимая, что на лагерных харчах я через луну-другую уже ни на что не буду способен. Ни сбежать сил не останется, ни отбиваться от кавалеров. А вопрос был насущный, в те времена я был симпатичнее, чем сейчас, и многим нравился, а козлов везде хватает… Драться приходилось насмерть, в буквальном смысле, несколько раз по утрам из туалета выносили трупы особо настойчивых. Да и мысль о побеге меня не оставляла, я много об этом думал и очень надеялся, что мне выпадет шанс. И вот чтобы к тому моменту, когда он выпадет, не превратиться в обессилевшего доходягу, стал подкрепляться, чем только мог. В том числе, насекомыми. Они, между прочим, очень питательны.

— Они же противные, как их можно есть… сознательно?

— Закрыв глаза и стиснув зубы. На свете много противных вещей. И со многими приходится мириться во избежание еще более противных. Слушай, не надо про лагерь, ладно? Давай про что-нибудь другое.

— Извини. Ну, расскажи что-нибудь. У тебя такой голос… его приятно слушать. Кстати, мне кажется, я его где-то слышала. Мы с тобой не встречались раньше? Ты говорил, что ты меня знал. Где мы с тобой виделись?

— В консерватории, — проворчал Кантор. — Ты что, маленькая — такие вопросы задавать?

— Извини. Я не знала, что ты настолько засекречен. А почему? Ты ведь такой же рядовой, как и я?

— Не совсем. Меня знают. Я уже светился. Моя голова оценена, если ты не слышала. И если бы кто-то узнал, как меня зовут на самом деле, кто я такой и кто у меня есть из родных… Понимаешь?

— Понимаю. Но ты же не сразу засветился, как только к нам пришел. И голову твою оценили всего год назад. А засекретили с самого начала. Почему?

— Странная ты. Как это я не сразу засветился? Я же сидел. На меня же там все документы остались. Мое прежнее имя было уже засвечено так, что дальше некуда. Вот и пришлось сделать вид, что я умер, и жить, как другой человек. И мне совсем не хотелось бы воскресать. Теперь тебе понятно?

Опять повисла тягостная пауза. Потом Кантор невесело заключил:

— Что-то не получается у нас разговор. О чем ни заговорим, обязательно скатываемся на запретные темы. Давай я лучше пойду прогуляюсь, а ты попробуй уснуть. Потом я приду и тоже лягу, тогда ты не будешь мне мешать, и я тоже усну.

— А ты можешь не уходить, а просто пересесть в кресло?

— Ты что, боишься остаться одна? Брось, Саэта, никто тебя не обидит в мое отсутствие. А если кто-то попробует, то я ему даже не сочувствую.

— Я-то, конечно, в состоянии постоять за себя, — хихикнула Саэта. — Но куда мы с тобой труп денем?

— Как — куда? — в тон ей ответил Кантор. — В ванную. Аккуратно разделаем кинжалами и по частям вынесем куда-нибудь.

Видимо, они оба одновременно представили себе эту идиотскую ситуацию и спустя пару секунд дружно хихикали, забыв про неудавшийся разговор.

— Саэта, — спросил Кантор, отсмеявшись, — a правда, что ты в свое время дала пощечину самому Эль Драко?

— А ты откуда знаешь? — Удивилась Саэта. — Кто тебе это мог сказать?

— Да это была самая ходячая история — про наглого Эль Драко и гордую девушку. Правда, многие считали, что это выдумка.

— Да почему? Это правда.

— Ну, потому, что о нем ходили легенды, что якобы ни одна женщина не могла ему отказать. Я, кстати, не особенно в них верил. Ничего абсолютного не бывает. Значит, правда? А расскажи, как было дело?

— Да ничего особенного. Он полез ко мне целоваться, я и влепила ему оплеуху. Он был пьяный и не соображал, что делает. Не понимаю, почему его считали неотразимым. Ну, красивый, ну, талантливый, но это же не значит, что каждая женщина должна мгновенно падать при виде его.