Гриша подозрительно понюхал, осторожно поднес кубок ко рту, отхлебнул и тут же выплюнул на пол.

Олег Иваныч тоже скривился, когда попробовал. Ну и гадость! В эпоху всеобщего дефицита был когда-то такой кофейный напиток из цикория, «Утро» назывался, по тридцать восемь копеек. Так вот, это «Утро» по сравнению с чоколатлем — нектар богов!

— Митя, плесни-ка нам лучше бражки! И себе. Чего не наливаешь, нас, что ли, не уважаешь? — Олег Иваныч строго посмотрел на жреца.

— Ну, если только на два кролика, — дал себя уговорить тот.

— На сколько, на сколько? — переспросил Олег Иваныч. Видимо, молодой жрец что-то напутал, ввиду не очень хорошего знания русского.

— Нет, ничего не попутал, — решительно возразил Майотлак. — Октли тоже имеет своего бога — Два-кролик. Он и дает опьянение. «Два кролика» — немножко, «сто кроликов» — изрядно, а уж четыреста — ууу! За это могут и с пирамиды сбрасывать… сбросить… выкинуть. Вообще же, в будний день октли только старикам разрешается. Остальным — только в праздник.

— И часто у вас праздники?

— Через день.

— Однако, — подивился Олег Иваныч и предложил первый тост: за то, чтоб мир стоял и солнце светило. Выпив — а бражка оказалась ничего себе, крепкая! — потянулись закусить. Олег Иваныч кинул в рот полную щепоть чего-то… по виду — икры.

— Умм… Это что у вас за икорка? — прожевав, спросил у Майотлака. — Вкусная.

— Это гм… не икорка. Это такие яйца разных… мух, пчел, комаров. В пруду на воде собирают.

— Спасибо за разъяснение. — Олег Иваныч скривился и побыстрее запил подозрительную еду изрядным количеством октли. Однако следовало приступать к делу:

— А скажи, Митя, много ль у вас храмов с темницами?

— С чем?

— Ну, вот, как нас держат у правителя вашего… Так бы и при храме каком можно?

— Можно, — кивнул жрец. — Много где. И в храме бога солнца Тонатиу — но там пока никого не держат, и рядом — в храме Кецалькоатля, и, конечно, лучше всего при храме богов — теокалли — там вообще много разных пристроек… построек… строений.

— А что это — теокалли? Та большая пирамида, что видна из окна?

— Ну, пирами… да? Не только. — Жрец покачал головой. — Там, на вершине, два почитаемых храма — Тлалока и Уицилапочтли. А рядом — много чего.

— Вот бы нам посмотреть.

— Если позволит правитель.

Олег Иваныч взял бразды разливания браги в свои руки.

— А как ты думаешь, Митя, что с нами-то будет? — выпив, поинтересовался он у жреца.

— Думаю, ничего плохого, — рассмеявшись, успокоил тот. — Наоборот! Скорее всего, вы удостоитесь великой чести, какой мало кто удостаивался из знатных пленников.

— Это какой же?

— Пошли, взглянем… увидим… посмотрим. — Майотлак встал и подошел к дверям, призывно махнув пленникам. Они прошли мимо безмолвной стражи и вышли на террасу, усаженную цветами. Алые, нежно-голубые, фиолетовые цветы чуть колыхались под легким дуновением ветра. Вокруг порхали разноцветные бабочки, не менее красивые, чем цветы. Слева от дворца, отбрасывая на площадь длинную черную тень, возвышалась громада теокалли.

— Не туда смотрите. — Майотлак взял Олега Иваныча под руку. — Вон там, на юге, видите, большой зеленый мыс?

— Ну, допустим.

— Слева — Истапалапан, справа Койокан, между ними — пролив. За ним — озеро Шочимилько. А на мысе, прямо напротив дамбы, гора Ситлальтепетль — Звездная гора.

— Видим, высока изрядно.

— Это самая почитаемая гора. Именно там вас, может быть, принесут в жертву Уицилапочтли. Хотя, может, и в храме.

Олег Иваныч, сглотнув слюну, обернулся:

— Слыхал, Гриша? Это, по-ихнему, и есть великая честь — быть принесенным в жертву какому-то демону! Эх ты, Митька, Митька. Чего ж ваши боги так кровь-то людскую любят, а?

— Нельзя без крови, — серьезно заявил Майотлак. — Видишь — солнце? Что будет, если оно погибнет? Погибнет и жизнь. Погибнет вселенная. Только человеческая кровь питает солнце, и если пищи не будет — оно погибнет, как погибает и человек.

— Однако, философия, — вздохнул Олег Иваныч. — Что-то жарковато тут. Пошли, что ли, выпьем?

В продолжение обеда — три раза посылали за октли — Майотлак, достигнув степени опьянения, примерно определенной Олегом Иванычем как «двести кроликов», принялся рассказывать различные легенды и байки. О том, как изгнанный врагами, странствовал в нищете и безвестности народ мешика. О том, как, выйдя в плодородную долину Мехико, мешика основали город на озере, в том месте, где на кактус уселся орел. Назвали город Теночтитланом, в честь мешикского предводителя Теноча. Было то больше ста лет назад. А совсем недавно, в год старого Тростника, в союзе с соседними Тескоко и Тлакопаном, покорили всю долину Анауак. Так с тех пор и владеют ею эти три города.

Ах, вот что! — мысленно хлопнул себя по лбу Олег Иваныч. Значит, могущественная империя ацтеков вовсе никакая не империя. Обыкновенный локальный город-государство, только очень мощный. Но — всего два союзника: Тескоко и Тлакопан, а остальные, надо полагать, враги. Полученные от пьяного жреца сведения не очень-то соотносились с теми, что Олег Иваныч помнил по книгам или еще со школы, впрочем, и в глазах далеких отоми государство ацтеков выглядело могучей империей. А на самом-то деле, все обстояло далеко не так! И грозный Ашаякатль оказался вовсе не абсолютным властелином-императором, а всего лишь городским главой, одним из многих. Владыки Тескоко и Тлакопана навряд ли ему особо-то подчинялись.

Олег Иваныч мысленно поаплодировал себе: хоть пока не узнали про Ваню, однако все же не зря Майотлака напоили.

А молодой жрец принялся вдруг декламировать стихи-песни. Останавливался, путался, старательно перекладывая на русский, ловил, как умел, рифму. Неплохо, в общем-то, получалось. Сам-то Олег Иваныч никогда бы так не сумел. Даже известный книжник Гриша поглядывал на жреца с уважением. Особенно когда тот стал читать длинную эпическую поэму о Топильцине-Кецалькоатле — древнем вожде тольтеков:

Народ Кецалькоатля, тольтеки,

Был многоопытным средь народов.

Все им давалось легко и просто…

Но Кецалькоатля, живущего с ними,

Маги ложью привлечь пытались

К человеческим жертвам —

Чтобы людей убивал.

Кровожадные маги разгневались за это на Кецалькоатля, злобствуя, разъярились, стали интриговать, насмехаться, грозить. Кецалькоатль вынужден был уйти в изгнание, где и умер.

В год Тростника, в первый год он умер.

Едва лишь пламя костра погасло,

Взвилось Кецалькоатля сердце,

Неба достигло и там осталось.

И, говорят старики, это сердце

Утренней стало звездою!