панно, орнамент которого состоял из имен ста величайших джазовых музыкантов планеты, и рядом с Армстронгом там было имя Марсалиса!

Тбилисец мечтал лично вручить эту свою дорогую работу знаменитому трубачу.

Я знала, что он долго пытался выйти на него и связывался с администраторами, секретарями, чтобы встретиться, подарить и рассказать, как высоко ценит его талант и как он популярен в далекой России. Я тоже пыталась помочь, но безуспешно.

В конце концов он кому-то передал свой коллаж для Марсалиса, но реакции не последовало.

А тогда зал бушевал. Музыкант вернулся к столику, но никто уже не садился обратно. Концерт был окончен на высокой ноте.

Народ стоя аплодировал до звона в ушах. Важный шляпоносец, видимо, импресарио Марсалиса, стоял тоже.

Я вышла в теплую, ярко освещенную бродвейскую ночь.

Полночь плыла под луной.

На тротуарах местами валялись счастливые пьяные, бездомные или сумасшедшие. Никто их здесь не гоняет, и они спят, мирно подложив ручку под щечку.

Мой муж-ньюйоркец говорит, что у всех них есть шанс на теплую и сытную жизнь, но они выбирают Свободу!

И я, счастливая, с джазом в душе, шла по ночному Нью-Йорку, минуя через каждые три метра ресторанные двери и прислушиваясь к льющейся через дверь живой музыке.

По улице, как однажды после концерта пошутил мой муж, «шла тесная пьяная толпа любителей классической музыки».

Вдыхая в полночь аппетитные запахи лука, специй, мяса и тревожные — человеческой похоти и пороков, я счастливо «пилила» домой к своему дряхлому гению — мужу. И сердце билось в ритме джаза. Жизнь удалась, как говорит мой приятель!

Послесловие

Наутро, едва его дождавшись, я позвонила пожилому бойфренду своей подруги, тому самому бывшему джазмену из Тбилиси. Я рассказала ему о ночном приключении и встрече с его кумиром Марсалисом, надеясь, что он разделит мой восторг, удивится и порадуется.

Ожидая (по-женски) восторгов и охов, получила глоток хининного раствора из горечи, неудачливой старости, раздражения на сделанные по жизни ошибки, потери и неудачи (хотя устроен был совсем не плохо, уютно и сытно) и на ушедших. И на недооцененный Марсалисом его подарок, в который было вложено много души и труда.

От его разрушающего разочарования, пессимизма и уныния мой восторг угас, как костер под его мочой…

Надеюсь, вам будут интересны эти этюдики из нью-йоркской культурной (и некультурной) жизни.

Я очень ее полюбила, боюсь, навсегда, и никакое сравнение не перебьет ощущения причастности к жизни этого дивного города.

Июль 2014

Нью-Йорк

Я уже упоминала мое неожиданное увлечение Метрополитеноперой Нью-Йорка на фоне моей детской, юношеской, да и взрослой нелюбви к опере в России, но справедливости ради надо заметить, что ее было немного в моей русской жизни.

Русская опера была для меня скучна, невероятно дорога по цене и далека от моего жилья в близком Подмосковье, куда надо было в полночь возвращаться на электричке. Друзья и родные ею не увлекались, и я предпочитала балет.

И взмахом Судьбы, переместившей меня в близкий пригород Нью-Йорка, я вдруг я влюбилась в оперу и в Метрополитен-оперу, в частности.

Может, зрелость, но скорее всего невероятное высокое искусство, созданное коллективом потрясающе творческих людей, увлекло меня неожиданно глубоко и сильно. Я словно прозрела и увидела богатство и разнообразие человеческого интеллекта, оценила искусство!

И конечно, теперь мои финансовые возможности, время и свобода передвижения стали абсолютно иными, чем в моей скромной русской жизни, где высовывающимся могли отстричь голову уже в школе, вузе и на производстве. Как на газоне — всё должно быть вровень!

Прилагаю мое эссе об опере. Извините за некоторые повторы.

Хвалебная ОДА опере на HD (high definition — высокое разрешение звука. — Авт.) Или, если хотите, Панегирик (похвальная публичная речь)

Люди по-разному относятся к опере. Причем это «разное» меняется в течение жизни.

Знаю по себе. Ненавидела оперу смолоду — за скучность.

Оперетта, по мнению моей мамы-учительницы, — легкомысленное полуискусство, которое я за это и презирала, а «подлинное искусство» оперы (хотя не помню, как мама комментировала оперу) я ненавидела.

Полюбила, попав в Метрополитен-оперу. Всем сердцем. Навсегда.

Может, наконец созрела и прозрела, а может — по диссонансу с Большим театром в Москве, где Зураб Соткилава до сих пор поет, держа «руки по швам».

Скорее, я полюбила сам театр Метрополитен-опера за уважение к классике и невероятное, неожиданное внедрение модерна.

Горячо полюбила за работу, ориентированную не только на старую, проверенную столетиями аудиторию, но и на молодую. За потрясающие постановочные шедевры, открытия, остроумные находки, за синтетичность искусства: музыкального, зрелищного, постановочного, оформительского и декоративного (простите мой дилетантизм).

МЕТ-опера — это когда лучшие в мире оперные певцы играют свои роли так превосходно, как лучшие драматические или даже комедийные актеры. Когда, зная наизусть слова и музыку распространенных опер, слышанных с детства (в основном по радио. Ненавидела же!), открываешь для себя так много нового, неожиданного за счет игры актеров (голосов в России было много хороших), за счет оригинальных, смелых, современных постановок: поиска нового и переноса сюжетов классических опер в наши дни.

Ведь гениальное не подвластно времени.

В этом театре всё потрясающе талантливо, в новом прочтении иногда рискованно смело, но всегда интересно, что уже само по себе прекрасно!

Но не всем дано, возможно и доступно это высокое искусство. МЕТ — это Нью-Йорк («Великий и ужасный»), Манхэттен — его сердце. Опера — в его глубокой околосердечной полости, в центре, с фресками Шагала на фасаде.

Не все могут доехать, потратиться прилично, выкроить довольно много времени — четыре часа и более на спектакль и неизвестно сколько на путь к этому сердцу Нью-Йорка. Плюс проблема или дороговизна парковки. И путь домой в ночи после спектакля…

Да, посещение этого театра —