почувствовал страх. Холодный, тонко струящийся в воздухе, точно в комнате работал кондиционер.

«Конечно, убьют меня — и все. А если у меня будет наследник, да еще такой, как Милена, с которой не так-то легко поспорить… Но с другой стороны, выходит, что я держусь за бабскую юбку. — Олег налил рюмку водки, опрокинул, налил вторую. — А ведь точно, с Миленой не так-то просто поспорить. Она и в завещании столько пунктов и подпунктов потребовала проставить, что не разберешься и с третьей попытки. А сама замуж собралась. И, значит, ребенка может родить. А потом, если вдруг что с ней случится, вполне может оказаться, что обвела она меня вокруг пальца, и все достанется ее ребенку или даже мужу, она его уговорит взять фамилию Пшеничный. А я — в лучшем случае опекун, а то и вообще из фирмы — вон. Привычно бояться дальнего врага, а самый опасный, он-то рядом. Он и убьет ласково, как Тину… — Олег затосковал. — Хорошо вроде быть сильным, смелым… вот как отец, а ведь все равно его убили. Валентина тоже отчаянная была… Так что же нужно делать, чтобы и богатым быть, и живым?..»

* * *

Бутик Валентины Милавиной не был погружен в черное отчаяние печали. Стены были затянуты плотным синим шелком, на котором золотом горели переплетенные в вензель буквы «В» и «М». Повсюду в высоких вазах стояли белые и кремовые розы. Квартет музыкантов исполнял Моцарта. Посередине зала был установлен большой портрет Валентины на подсвеченном стекле: широко открытые синие глаза, счастливая улыбка, волосы, подхваченные ветром, белые бретельки летнего платья на загорелых плечах…

Пришедшие почтить память возлагали цветы к портрету и, грустно вздохнув, отходили. Пшеничный держался на удивление стойко. Приехали родители Валентины. Вошли и остановились, глядя на портрет дочери. Олег поспешил к ним.

— Пойдемте, — шепнул он и подвел их к обратной стороне портрета, который стоял на закрытой шелком подставке.

Тотчас охранники, молодые люди в строгих костюмах, образовали незаметную на первый взгляд цепь. Олег наклонился, открыл дверцу в подставке и вынул белую мраморную урну.

— Вот! — протянул он родителям.

Они взяли, но Олег не дал им возможности осознать, что находится в этой холодной мраморной урне. Он забрал ее обратно, шепча:

— Завтра на рассвете… Вы ждите и увидите ее, Валентину… Утром солнечный луч… Они сольются вместе…

Родители кивали, слушая его несвязную речь, которая им была понятна.

Милена смотрела на Олега и не верила своим глазам.

— Каков? Спокоен. Несуетлив. Только верхняя губа чуть дергается, — не выдержав, заметила она Ксении.

— Мужает. Сколько он пережил, бедный! Отец, мать, теперь Валентина, и все в какие-то пять лет.

— Да. К тому же отец перед смертью еще поиздевался над ним и Ингой. Выселил из квартиры. Ужас! Смотри, тузы приехали проститься со своим членом совета директоров, — показала взглядом Милена на солидных мужчин, склонивших головы перед портретом Милавиной. — О!.. Даже делегата послали пожать руку Олегу и выразить соболезнования.

— А вот и конкуренты пожаловали, — проговорила Ксения. — Если не ошибаюсь, сама госпожа Лонцова, — и, невольно залюбовавшись ее норковым палантином, выдохнула: — Вот это да!..

— С какой печалью господа Раздорский и Неклинов смотрят на портрет Валентины, — не удержалась от комментария Милена. — А ведь кто-то из них нанял убийцу.

— Думаешь?

— Предполагаю. Но нельзя забывать и о совете директоров. Одним словом, много было людей, желавших видеть Милавину только на портрете. Как точно заметил Олег, слишком живой, солнечной она была. А у некоторых от зависти, как от солнца, кожа облезает. — Ксения прикусила губу, чтобы не рассмеяться. — Собственно, дань памяти мы отдали Олег в поддержке, что удивительно, не нуждается, и мы можем идти. Несмотря на прекрасную организацию вечера, приятную, отнюдь не душещипательную атмосферу, все-таки есть налет грусти От нее морщины, излишние мысли о вечном… Все! — поставила Милена пустой бокал на стол. — Уходим!

Они подошли к Олегу.

— Мы поедем, Олежек, — сказала она. — Ты как?

— Нормально. Завтра утром…

Милена сжала ему руку:

— Все будет хорошо!

Утром дул сильный ветер, шарф Олега развязался и длинным концом вился в воздухе. К груди он прижимал урну. Он специально остановил машину подальше от вертолета. Он сам хотел пронести свой печальный груз. Снег легкой поземкой стлался по земле. Звезды исчезали одна за другой. Небо, словно нехотя, светлело.

— Надо дождаться первого луча солнца, — сказал Пшеничный вертолетчику.

Они поднялись в воздух и полетели за город. Олег все сильней прижимал к себе урну, которая немного потеплела от его рук, и шептал:

— Сейчас, Валечка, сейчас!.. — И вдруг вскрикнул: — Вот он! Первый луч! — Открыл окно… и прах Валентины слился с солнечным лучом.

Приземлились. Олег с трудом выбрался из кабины, точно в полчаса постарел на много лет, точно свинцом налились ноги. Он не сразу сообразил, куда идти, где ждет его машина. Шофер выбежал ему навстречу.

— Вера, — первым делом позвонил он Астровой, — Вера, луч унес ее…

Астрова, разнеженная сном, прошептала:

— Хорошо, — и про себя добавила: — Туда ей и дорога.

— Вера, ты мне нужна! Вера, почему ты не со мной?!

Астрова встала с постели и на пальчиках пробежала в гостиную.

— Ну ты же знаешь! Я сама страдаю! Налетела эта сумасшедшая старуха-вьюга и замуровала меня на даче. Я чуть с ума не сошла, думая о тебе. Но сегодня непременно выберусь. Слышишь, непременно. — Вера отключила телефон и, покусывая ноготок, глянула в окно. В синеватой дымке раннего утра казалось, что снег не растает никогда. — Ну кто мог подумать, что напоследок зима вывалит все свои снежные запасы, — с досадой проговорила она, но тут же улыбка тронула ее губы.

Она на цыпочках вернулась в спальню, едва освещенную сквозь неплотно закрытые шторы, скользнула под одеяло и ощутила тепло. Закрыла глаза и отдалась наслаждению этим теплом, сильным, пахнущим прозрачным ароматом ягод можжевельника и белого тимьяна, теплом, исходящим от мужчины… почти незнакомого.

ГЛАВА 18

Фролов чуть свет отправился на дачу. Доехал на метро до вокзала, пересел на электричку, а потом пришлось идти пешком, так как начался снегопад и водители автобусов боялись заехать в дачный поселок и не вернуться. Повесив на плечо сумку, щурясь от колючего снега, Сергей шел, не замечая непогоды, с наслаждением хватая ртом холодные снежинки. Он шел, и чем сильней дул ветер, чем больней хлестали его по лицу снежные ладони вьюги, тем легче было на душе. Он шел, и это было его целью. Главное — идти, но так, чтобы никуда не приходить, чтобы не