Ко многим психическим процессам мне тяжело подобрать термины, тем более на английском языке, хотя последнее время я ловлю себя на том, что почти прекратил думать по-русски. За последние два месяца, пока Куколка в бегах, я перевернул горы литературы и начал кое-как разбираться в терминологии. А тогда действовал скорее по наитию.

А разве не все, что мы делаем, совершается по наитию? И что такое логика, как не дитя ошибок?

Но я плевал на их логику. И потому все получилось, как надо.

Теперь о Томми. Чтобы добраться до личного компьютера доктора Сикорски, он не годился. Томми качественно делал свою работу и наверняка прошел не один уровень допуска, чтобы работать в Крепости. Он был жутко одинок, но дело не только в сексуальных склонностях. В Америке полно одиноких людей, возможно, их даже больше, чем в России. Потому что здесь не собираются вокруг бутылки на коммунальной кухне. Миллионы одиночек, рвущихся излить душу в Сети, это ли не подтверждение тотального одиночества?

Тупая внешность и интеллектуальный уровень Майлока вряд ли могли привлечь к нему интересную женщину. Что касается мужчин, то, в лучшем случае, он мог надеяться изредка покупать себе неразборчивых наркоманов. Потому что, вдобавок, изо рта у него плохо пахло. И сам он вонял и потел, хотя на работу приходил чистый и выбритый. Когда он наклонялся ко мне, чтобы помочь переодеться, я задерживал дыхание. Если бы я очень захотел, я мог бы устроить забастовку и потребовать, чтобы Майлока от меня убрали.

И чего бы я добился?

Дэвид уже умер, хотя в Крепости это тщательно скрывали. Мне назначили бы нового, несмышленого помощника, и пришлось бы убить уйму времени, чтобы начать взаимодействовать. С Дэвидом у нас была разработана целая система знаков, мы пользовались эзоповым языком, только нам двоим подвластным арго. Мы договаривались на мелкие проделки. Например, покупали несколько десятков бутербродов, выезжали на площадь перед кампусом и принимались их раздавать студентам, совершенно бесплатно. Вокруг нас мигом собиралась голодная толпа, движение застопоривалось, машины начинали гудеть…

Если это не дружба, то я не знаю, что еще можно назвать этим словом.

Томми Майлок никогда не заменит мне Дэвида, но менять его я не собираюсь. Я достаточно много вложил в его воспитание. Он привык к моим скромным требованиям, а я неоднократно проверял его на предмет честности. И ни разу не сумел его подловить. Я имею в виду те мои заказы, которые я не мог или не хотел получать по почте.

Томми пронес в Крепость необходимые детали, из которых я собрал два компьютера, неподконтрольных Пэну. Я перестраховался, потому что не имел доскональной информации о системах электронного слежения. После компьютеров я заказал Томми следующий ряд электронных компонентов и собрал электронную отмычку для кодовых замков. Чертежи мне прислали по Сети, и принципиальная схема оказалась крайне простой. Затем я все усилия направил на внедрение в базы данных Крепости, но тут меня ожидало полное фиаско. Я не продвинулся ни на шаг, хотя обзавелся к тому времени классным софтом и для практики, шутя, влезал в системы аэропортов.

Крепость не контактировала по сети с внешним миром. Точнее, контактировала на уровне хозяйственной деятельности. Позже я узнал, что их головное ведомство, остерегаясь взломов, провело строгое разделение между машинами, обслуживающими научный процесс, и вспомогательными компами. Машины, с которых осуществлялась внешняя связь, не хранили в базах ничего интересного.

Поскольку у Майлока не было доступа в административный корпус, я не мог рассчитывать на его помощь. Я мог его заставить, и он бы пошел, взломал двери, но тут же лег бы с простреленной башкой.

Мне нужен был человек, разбирающийся в схемах электроснабжения и сигнализации. Мне нужен был выход на главного инженера или главного техника всей конторы. Майлок не знал, кто заправляет энергетикой, и ничего глупее, чем послать его с расспросами, я придумать не мог. Зато я вспомнил, как Барков рассказывал мне об аварии, что случилась во время сильной грозы. Тогда «выбило» весь корпус, и починили только к утру. Так получилось, что электрики работали под носом у Владислава часа три, меняя выгоревший кабель. Наверняка, он запомнил кого-то в лицо. На технический этаж мне не попасть чисто физически, тут никакой гипноз не поможет; лифт просто не отреагирует на мою карту доступа, а лестница перекрыта с той стороны.

Значит, оставалось посвятить Баркова, изобразить утренний пикник у выхода из тоннеля, и если он узнает кого-то из электриков, взять этого человека «в разработку».

Посвятить Баркова, сдвинутого, полусумасшедшего рокера и бывшего наркомана…

Несколько дней я привыкал к этой мысли. Мы и так достаточно откровенно с ним балагурили, Владислав не скрывал «горячей любви» к своей кураторше, почтенной мадам Сью. Но одно дело — хохмить или даже критиковать, а совсем другое — сподвигнуть больного человека на преступление.

Я думал. И придумал. Ведь Барков почти телепат, вот пусть сам все и сообразит. Пусть первый ко мне подойдет и спросит. Не могу же я против невротика внушение применять!

Еще два дня мы, на пару с Владиславом, встречались в моей студии, жевали напротив друг друга в столовой, он поглядывал на меня, хмыкал и молчал. Потом заговорил. — У тебя есть что-то, — сказал он.

— Что-то?

— Да, что-то тайное. Ты спрятал это и каждый день перекладываешь. Боишься, что найдут. Тебе станет легче, если с тобой будет бояться кто-то еще.

— Мне станет легче, это точно. Но не станет ли тяжелее тому, кто разделит со мной страхи?

— А ты проверь, — невозмутимо предложил он.

— Чур потом не ныть, — предупредил я. — Без базара.

— Проще показать, чем рассказать. — Яволь. Назначь мне свидание, крошка! Секунду я обдумывал, как нам обмануть Сэма и Александра.

— Приходи после ужина, когда инженеры уйдут. Я скажу Винченто, что мы решили вместе сочинить песню. Он разозлится, что не согласовали, но на это клюнет.

— Представляю эту песню, — поморщился Барков, — Мои крутые слова, про кокаин, и твое карканье…

— Карканье? — от возмущения я чуть не подавился спаржей. — Ты назвал мою речь карканьем?! — Я назвал карканьем, — понизив голос, сообщил Барков, — то, что у тебя проскакивает между слов.

Тут я окончательно избавился от спаржи, не заботясь о чистоте тарелки. — Ты хочешь сказать, что слышал?..

— Я много чего слышу. Например, слышу, что у тебя в башке последние дни сквозняк почище моего. И если ты не поделишься сквозняком, даю зуб, что снесет крышу! Я такого навидался, поверь мне, заморыш!

На кличку я не обиделся. Это у нас привычные формы обращения. Влад, когда в хорошем настроении, зовет меня заморышем, а я его ласково называю метрономом. Потому что стучит ногой.

— Ты слышал, но ни разу не сказал? Это… Это может быть опасно.

— А мне в кайф, — ухмыльнулся «метроном». — Я думал, что это нервное. Ты сам-то замечаешь?