– Фелис, я думаю, все вышло просто отлично. Зато теперь я могу видеть задницей. Ты ведь пририсовал ей глаза? Я буду видеть, кто подходит ко мне сзади, если в пылу момента вдруг забуду об этом. Бруно говорит, что хотел бы стать небом, чтобы смотреть на меня глазами звезд. Ему стоит взглянуть на это.

Она рассмеялась мелким, дробным смехом и потянулась к уху Фелиса.

Он оттолкнул ее руку со словами:

– Это Платон первым возжелал стать небом, на несколько лет раньше Бруно, чтобы смотреть сверху на женщину, которую любил.

Сосия презрительно скривилась.

– Вот, значит, чем занимаются все эти редакторы, верно? Воруют у прошлого. Потому что сами не могу создать ничего нового.

– Ты слишком строга к Бруно. Видишь ли, теперь, когда мы вплотную занялись античными рукописями, наше восприятие действительности несколько затуманилось. Мы уже не понимаем, когда создаем сами, воздаем должное или же подражаем. Именно поэтому каждая блестящая эпиграмма кажется украденной у прошлого, хотя она может быть свежей, как утренняя роса. И наоборот – слова, которые выглядят так, словно только что вышли из шрифтолитейного цеха мозга, зачастую бывают воплощением смутных воспоминаний, которые забывают соотнести себя с реальным их источником. Я пришел к заключению, что каждое слово, которые мы читаем, застревает в нашем мозгу, подобно крупинкам овса в горшке, нравится нам это или нет.

Сосия уже открыла было рот, чтобы ответить, но Фелис выставил перед собой руку, призывая ее к молчанию.

Его всегда поражало, что с Сосией можно разговаривать как с самим собой и даже подружиться с ней, – ее словарный запас казался ему чрезвычайно богатым. Забыть о том, что она чужестранка, было очень легко. Ее акцент лишь подчеркивал остроту слов. Будь Сосия мужчиной, да еще венецианцем, она могла бы пойти очень далеко! Но она была женщиной из чужой страны, да еще и человеком, напомнил он себе, который причиняет боль другим с такой же легкостью, с какой остальные люди дышат. А при сложившемся порядке вещей это означало, что когда она утратит свою привлекательность, то вместе с нею потеряет и власть, и этого момента будет с нетерпением ждать тот, кто жаждет отомстить ей. Это был лишь вопрос времени. Но, пока этого не случилось, с ней интересно было поспорить. Разговор с ней расширял пределы его воображения.

Он зевнул и поднялся, запахнувшись в занавеску. Потом сел спиной к Сосии и окинул взглядом студию, рассматривая работы Беллини. Не оборачиваясь, Фелис бросил женщине:

– Сосия, тебе пора вставать и идти домой, или к Бруно, или куда-нибудь еще.

Сосия повернулась на бок и приподнялась на локте, глядя на плечи Фелиса.

– Как насчет тебя – скажи-ка мне, что ты чувствуешь, когда спишь с женщиной, которую любит твой друг?

Фелис повернулся к ней и ласково улыбнулся.

– Я чувствую сожаление. Тропинка к наслаждению неизбежно усыпана камешками мерзости и уродства.

– Маленькое, крошечное чувство. – Сосия сложила большой и указательный пальцы колечком, так что подушечки их почти соприкасались, показывая, насколько оно мелкое. – А мне казалось, что мужчины ненавидят лгать друг другу; от этого они чувствуют себя обесчещенными и дешевыми. Лгать женщине при этом дозволяется: это всего лишь вынужденная необходимость. Но, обманывая своего друга-мужчину, ты нарушаешь неписаный кодекс чести. Знаешь, я думаю, что тебе самому может быть очень больно от того, как бы это подействовало на Бруно, знай он об этом.

– Очень умно, Сосия.

– Так что же ты чувствуешь к Бруно?

– А почему я должен отвечать тебе? Разве тебе не все равно? Или ты любопытствуешь, чтобы просто убить время в ожидании, пока я вновь не смогу доставить тебе физическое наслаждение?

– И как скоро это случится?

У каждого свой рай. Для Сосии это был огонь желания в глазах Фелиса.

– А что ты испытываешь к Рабино? – поинтересовался Фелис, пропустив мимо ушей ее вопрос. – Если, конечно, чувствуешь хоть что-нибудь. Только без подробностей, пожалуйста.

Он поднялся на ноги и принялся расхаживать по комнате.

«Значит, он ждет, пока я уйду, – подумала Сосия. – Как же заставить его позволить мне остаться?»

– Я ненавижу его. Ненавижу его улыбку. Он слаб. Я ненавижу то, что он принимает во мне. Я ненавижу его узкие мальчишеские бедра. Мне продолжать?

– Нет, довольно. Это обычный перечень любой жены.

Она смотрела ему не в лицо, а на ноги. Всякий раз, когда они переступали с места на место, она надеялась, что это было свидетельством того, что он вновь захотел ее. Она всегда думала, что ее привлекают крупные мужчины и, лишь оказавшись в объятиях Фелиса, поняла, как заблуждалась: руки его соединялись с плечами в нужном месте, а грудь предоставляла как раз такой уклон, какой требовался, чтобы прижаться к ней щекой. Как только она уяснила себе столь простую вещь, все остальные мужчины стали казаться ей неуклюжими и нескладными.

Он не видел, как ее лицо исказила гримаса. Он не замечал того, что она неотступно следит за ним.

В студии Беллини было душно. Его последняя по счету «Мадонна» влажно поблескивала на мольберте. В такой сырости она высохнет нескоро. Фелис остановился перед ней, обнаженный, поглаживая подбородок, а потом склонился над ней, рассматривая мельчайшие подробности.

– Я очень люблю эту картину, – просто сказал он. – Она лучше живой женщины.

Сосия поинтересовалась у него, не заглянет ли он в таверну близ Доганы и не выпьет ли с ней красного вина среди виноградных лоз под звездным небом.

– Зачем? – только и спросил он в ответ.

Декабрь, 59 г. до н. э.

Дорогой брат!

Между мной и Клодией все кончено. Осталось лишь обычное плотское влечение. Вчера, узнав, что она спуталась с моим старым другом Целием, я принес клятву Кибеле. Я не позволю покорно отвести себя на заклание или лишить силы, когда мне представится возможность отомстить. Не окажу я Клодии и такой чести, как отречение от нее. Нет – отныне я буду проклинать ее в своих любовных поэмах; они станут самыми жестокими строками о любви во всем мире.

«Иди ко мне, сучка, – будут злобно скалиться они. – Я все равно возьму тебя силой».

Целий переехал в один из роскошных апартаментов Клодия на Кливус Викториа. Поначалу мы все лишь изумлялись, как это Целий сподобится платить арендную плату, но потом сообразили, что Клодий, скорее всего, просто решил держать Целия под рукой на случай тайных встреч с сестрой. Может, Клодий предоставляет скидку тем, кто готов заниматься сексом втроем. Я не шокирую тебя, брат? Но я передаю тебе лишь то, о чем шепчется весь Рим: об этом сущем дилетанте среди прочих стихоплетов, пустом исследователе мелких душонок, грязной пене на поверхности бытия, летучем пузыре, коротконогой пародии на дружбу – о Целии. Боги, я заслужил, чтобы мне наставил рога кто-нибудь более достойный!