…Ужель ради этого… разрушил ты мир?

…мой дорогой падре Пио!

Дела наши идут не то чтобы очень хорошо. Сюда прибыл окаянный француз. Его типографский шрифт я видел собственными глазами, и на них выступили слезы. Говорят, этот человек овладел своим ремеслом еще в те времена, когда чеканил монеты; что король отправил его шпионить за признанными мастерами в Майнц, где он и свел дружбу с самим Гутенбергом! Слухи упорно твердят, что именно от него он и научился искусству печати. В своих кошмарах я вижу его объектом всеобщего поклонения.

Он не берет заложников… Этот человек обосновался в оскорбительной близости от нас, в Сан-Сальвадоре, еще до того, как я похоронил своего дорогого брата, решив, что наша многострадальная монополия аннулирована в связи со смертью Иоганна, и я боюсь, что беспринципный Collegio намерен поддержать его в этом грабительском намерении.

Подобное поведение очень характерно для Венеции. Никто не собирается признавать за нами, немцами, авторство изобретения печатного дела: они видят, как что-то было сделано хорошо, и теперь носятся с этим, как мальчишка – с куклой своей сестры. Мы, «фон Шпейеры», как они упорно величают нас (несмотря на то, что мы приняли венецианское имя «да Спира», и это тоже характерная издевка, разумеется), – преподнесли этому городу в дар свое новшество и обучали его молодых жителей новым и полезным ремеслам. Мы делали это от чистого сердца, полагая себя нужными ему и пребывающими под его защитой. Но Венеция похожа на раскормленного и избалованного ребенка, привыкшего к тому, что его ублажают и нянчат все подряд, на маленькую принцессу, требующую постоянного обожания и подношения даров. Итак, в самую последнюю минуту, без всякого предупреждения, венецианцы распахнули для всех ворота на поле, которое возделывали и подготовили мы.

И вот, вместо организованной гильдии, как у нас в Германии, где каждый знает свое место, здесь происходит самый настоящий базар, другими словами – обычная и катастрофическая итальянская анархия.

Так что теперь у нас есть этот француз Жансон, со своими буквами и подлыми хитростями, обхаживающий венецианцев, которые готовы превозносить все мало-мальски необычное и красивое.

Как мне описать Вам свои чувства? Наверное, это как смотреть на тысячу золотых монет, которые достались тяжким трудом и теперь тонут в венецианской грязи. Я знаю, Вы хотели поддержать меня и помочь, когда напомнили о том, что великий Гутенберг истратил столько денег, что на них можно было купить сорок домов, прежде чем напечатал одну-единственную книгу. Что он умертвил 375 телят, чтобы сделать обложку для своей первой Библии, – пожалуй, в тот год телячьи отбивные стоили в Майнце очень дешево! Но, падре, я – простой человек и семьянин, самый обычный предприниматель, а не бог, подобный Гутенбергу. Я – не мечтатель и не провидец. Я не могу стоять в стороне и смотреть, как иссякает и без того жалкий денежный ручеек. Один из каждых десяти печатных цехов уже разорился. Процветает только Жансон. До меня дошли слухи, что римские типографы Свайнхейм и Пуннартц находятся на грани банкротства. И действия венецианского Collegio могут запросто сделать то же самое со мной.

Вдобавок, чтобы унизить меня еще сильнее, в одной из своих первых книг – «О приличиях, кои следует соблюдать девицам» – Жансон сделал то, что, по его утверждению, было простой опечаткой, но, по моему глубокому убеждению, является бесчестной заявкой на бессмертие. Он датировал свою книгу «M. CCCC LXI», то есть десятью годами ранее даты ее действительного выхода в свет. Таким образом, он пытается украсть у моего бедного брата Иоганна титул первопечатника Венеции. Жансон даже готов ненадолго покрыть себя позором за ошибку в своем первом издании, только бы заручиться признанием вечности. Он мыслит отстраненно и холодно, подобно какому-нибудь механическому аппарату. И вот с таким человеком против моей на то воли мне отныне приходится соперничать.

Вы, без сомнения, спросите меня о том, какие еще книги он напечатал. В этом смысле его никак нельзя назвать провидцем. Жансон действует наверняка, перепечатывая издания, ранее уже опубликованные нами или другими печатниками Северной Италии. Так, например, в этом году он выпустил «Тускуланские беседы» Цицерона, «Естественную историю» Плиния и труды Авла Геллия[117]. Его первым по-настоящему важным изданием стали сочинения Макробия[118], а также трактат «О сельском хозяйстве», включая Катона, Варона, Колумеллу[119] и Палладия. Но сейчас он пытается заручиться расположением врачей и обхаживает их предложениями напечатать медицинские тексты; он уже успел выпустить Gloria Mulierum, свод религиозных трактатов для замужних женщин, дабы умиротворить церковников.