— Не моя вина, что другие так поступают.

— Передайте всем.

— А что это вам даст?

— Они не смогут сказать, что их не предупреждали. Приятной дороги домой.

Масто выглядел опечаленным.

— Как мне добраться до Нью-Йорка за два дня?

Исаак за цепочку вытащил золотые часы, открыл крышку и показал Масто время.

— Если поторопитесь, сядете в молочный поезд до Чикаго.

— Джонни Масто не ездит на молочных поездах.

— Когда приедете в Чикаго, сможете насладиться «Твентис сенчури лимитед».

— А как же гонка?

— Два дня. Нью-Йорк.

Недовольно ворча, букмекер и его телохранители поспешили уйти.

Джеймс Дэшвуд спустился с крыши вагона, где подслушивал.

Белл подмигнул ему.

— Одним меньше. Но он не единственный сорящий деньгами хвастун в этой гонке. Не спускайте глаз с остальных. Разрешаю вам сделать несколько ставок, чтобы ваше присутствие не казалось подозрительным.

— Думаете, Масто снова объявится? — спросил Дэш.

— Он не дурак. К несчастью, вред уже причинен.

— О чем вы, мистер Белл?

— Репортеры, которым он заплатил, уже разослали свои статьи. И если, как я подозреваю, саботажник выводит из гонки лучших, Масто только что поставил под его прицел сэра Эддисона-Сидни-Мартина.

Снова начались иллинойсские грозы, поделив гонку на две части. Отстающие машины, те, что поздно вылетели из Пеории из-за механических повреждений или ошибок усталых авиаторов, сели в Спрингфилде. Но летевшие впереди Стив Стивенс и сэр Эддисон-Сидни-Мартин бросили вызов темным тучам, клубившимся на западе, и двинулись дальше, надеясь добраться до Колумбии раньше, чем разразится гроза.

Джозефина, оказавшаяся посередине между лидерами и отстающими, тоже полетела дальше. Белл держался за ней, осматривая землю в поисках Гарри Фроста.

За лидерами устремились их поезда поддержки; потом кочегары подбросили угля: поездам надо было опередить авиаторов, механикам встретить летающие машины, укрыть от дождя брезентом и привязать к колышкам, чтобы не унесло ветром.

Марко Селер, играя роль Дмитрия Платова, руководил большой группой механиков, помощников и слуг, которые обеспечивали безопасность большого белого биплана. Потом прихватил три непромокаемых плаща и побежал привязывать машины Джозефины и Белла, которые спустились с неба, уже освещенного молниями.

Два желтых моноплана, подскакивая, проехали по земле и остановились за несколько мгновений до начала сильнейшего дождя.

Селер бросил один плащ Джозефине, другой Беллу, который сказал:

— Спасибо, Платов, — а потом закричал: — Пошли, Джозефина! Парни привяжут машины. — Он обнял ее рукой за плечи и увел, сказав Платову: — Представьте, как доложить мистеру Ван Дорну, что в «Любимицу Америки в воздухе» попала молния!

— Я помогу, не волнуйтесь.

Платов надел плащ. Огромные дождевые капли стучали по пыльной земле. Они ненадолго смягчили одуряющую жару. Но вот небо почернело, словно ночью, и по полю пронесся ледяной ветер. Последние зрители бросились в отель у трибуны.

Люди Белла: Энди Мозер и его помощники — набросили на «Орла» брезент.

Юстас Уид, новый механик Белла, нанятый в Буффало, сказал:

— Все в порядке, мистер Платов. Мы справимся.

Селер помог механикам Джозефины привязать ее самолет: он помнил, как раздражался, не в состоянии помочь в работе с аэропланом Джозефины — с его аэропланом, — чтобы он летал лучше всех. Джозефина хороша, но недостаточно. Пусть, он truffatore, мошенник, обманывающий доверие людей, но единственное умение, которым он наделен в полной мере, — он отличный механик.

Селер дождался, пока все машины привяжут, и убедился, что Исаак Белл не возвращается от вагона Джозефины, куда он ее проводил. Потом под проливным дождем побежал туда, где был привязан аэроплан сэра Эддисона-Сидни-Мартина, и сделал вид, что проверяет веревки. Хотя вряд ли кто-нибудь мог увидеть его в полутьме и сквозь водяную дымку. Баронет и его механики спасались в поезде. Прекрасная возможность повредить что-нибудь. Но нужно работать быстро и сделать что-нибудь неожиданное.

Гремел гром, молнии били в крышу трибун, и вдоль стоков и водосточных труб плясали огни святого Эльма. Очередная молния ударила в середину поля, и Селер начал понимать, как мудро поступил Белл, спрятавшись от матери-природы. Он побежал к ближайшему убежищу — временному деревянному навесу, поставленному, чтобы снабжать летающие машины бензином, маслом и водой.

Там уже кто-то прятался. Было уже поздно поворачивать, когда Селер увидел, что это англичанин Лайонел Риггз, главный механик баронета и основная причина, почему Селер старался держаться подальше от безголового аэроплана, после того как просверлил в нем дыру в Белмонт-парке.

— Что ты делал у машины хозяина?

— Просто проверял веревки.

— Долго же ты их проверял.

Селер наклонил голову, словно смутившись.

— Ладно, ты меня поймал. Смотрел на конкурента.

— Просто смотрел или что-то делал?

— Делал? А что я мог делать?

Лайонел Риггз подошел к нему совсем близко. Он был выше Селера и шире в груди. Он вопросительно смотрел Селеру в глаза. Потом невесело улыбнулся.

— Шустрый Джимми. Я так и думал, что это ты прячешься в этих кудрях.

Марко Селер понял, что отпираться невозможно. Риггз узнал его. Пятнадцать лет назад, когда им было четырнадцать и восемнадцать, они работали в одной мастерской и жили в одной комнате на чердаке хозяйского дома. Селер всегда боялся, что рано или поздно столкнется со своим прошлым. Сколько механиков в небольшом, тесном мире летающих машин?

Его прозвали «Шустрый Джимми», потому что выговорить «Престоджакомо» англичанам было трудно. Сам он давно узнал Риггза и старался не приближаться к нему. И в разгар грозы столкнулся с ним нос к носу.

— К чему эта русская маскировка? — спросил Риггз. — Бьюсь об заклад, тебя опять поймали на краже, как когда-то в Бирмингеме. Волочиться за дочерью старика — одно дело, удачи тебе, но красть конструкцию, которую он разрабатывал всю жизнь, — низость. Старик хорошо с нами обращался.

Селер осмотрелся. Они были одни. Вблизи навеса никого.

— Замысел старика не сработал. Это была неудача.

Риггз покраснел.

— Неудача, потому что ты украл раньше, чем он закончил… Это ведь ты просверлил распорку крыла?

— Нет, не я.

— Я тебе не верю, Джимми.

— А мне все равно, веришь ты или нет.