И. М. Долгоруков. Художник Д. Г. Левицкий, 1782 г.

Итак: «Вообще город велик и хорошо устроен; он имеет 15 верст длины и много домов со вкусом. Беспрестанно надобно всходить, или сходить, с горы; до сих пор их обрабатывают и углаживают. Улицы не мощенные. Недавно разломаны ворота, так называемые, Золотые, как во Владимире, для употребления материалов с большей пользы в другом месте. Трактиров несколько, модных лавок более 10, музыкальные магазины и книжные лавки; одна из них с надписью. Дворец – строение огромное, залы большие и прекрасный сад; в нем живет Военный Губернатор и часто дает роскошные праздники. Музыка почти ежедневно забавляет публику в его саду, и он всегда наполнен… Идучи от дворца к монастырю, отделывают бульвар, и деревья при нас садили. В крепости комендант и для караула в Киеве несколько батальонов пехоты.

Ремесленников в городе очень много; всё нужное есть. В каждом доме увидишь вывески три, четыре, разного мастерства: жить здесь в свободе приятно, я очень этому верю; но по обязанностям службы, думаю, что очень тягостно, потому что Губерния наполнена всяким народом: в ней Поляки, Малороссы (Хохлы) и Россияне; разность прав, нравов и обычаев каждого из них наносит служащим большие хлопоты и затруднения. На Подоле выгорели ряды и строятся новые; между тем купцы торгуют по домам. Ни что так не удивляет, как магазин Губарева, у которого вы найдете всё, что может обворожить самого равнодушного к прелестям роскоши скупца; всё выписное: стекло, фарфор, золотые вещи, бронзы; о мелочах уже и говорить нечего – сюрпризы, каких лучше нет и в Москве; всё завелось здесь с тех пор, как сюда перенесены Контракты. Это очень возвысило красоту города и возспособило его отстройке. Дом для Контрактов построен превеликий на Подоле, на том самом месте, где живали мои родители, когда они со мной, сущим младенцем, приезжали видеться с княгиней Натальей Борисовной…

Нигде, однако, думаю, во всей России, нет столько предметов, возбуждающих любопытство, как в Киеве. Я постоянно буду говорить обо всем том, что меня занимало, и начну с Печерской Лавры, но скажу наперед, что мы по особенному доброхотству г-жи Турчаниновой, у которой гостили в деревне, заняли собственный ее в Киеве дом. Он хорошо построен, прибран со вкусом, в лучшем самом месте, против Лавры. Не проходило дня, чтобы я, проснувшись, не устремил на нее первый мой взгляд, не проходило и ночи, чтобы я не засыпал под томную и унылую гармонию печерского звона. Прерывистый его благовест, редкое ударение колокола и протяженный звук, всю душу мою располагало к меланхолии.

Печерская Лавра есть первый предмет любопытства в Киеве… Монахов мало или они какие-то ленивые, или может бескорыстнее прочих известных обителей: в иных по два, по три бегут за богомольцем, чтобы убедить его отслужить молебен и получить что-нибудь за то: а здесь насилу добьешься с большими поклонами, чтобы монах отправил службу. Я хотел отправить поминовение над гробом моей бабушки, и с большим трудом склонил какого-то старичка удовлетворить моей просьбе: все шли мимо меня, говоря: „Не время, недосуг!“, хотя еще к обедням не было и приготовления. Хуже всего то, что в самой церкви, позади столбов, сидит монах за столом, записывает подаяние, ведет бухгалтерию и рассчитывается с православными в копейке, в денежке; весь этот порядок мог бы быть соблюден вне храма, а не в нем: канцелярия в церкви есть что-то отвратительное. А на паперти старички-монахи продают крестики и образа; народ около них шевелится: тот передал и просит сдачи, другой переплатил, монах ловит за платье; часто шум брань, я чаю и драка: какое бесчинство!

…Говоря о великих в Киеве, мысль представляет тотчас Леванду: какой выродок во днях наших! Потомки позавидуют такому современнику предков своих. Я несколько раз посещал его, ездил слушать его беседы, учиться у него думать, чувствовать и жить. Почтенный старец не скучает своими сединами; он бодр еще с пером в руках парит, как юный орел. Какой сладкий орган! Какая скромность в выборе предметов разговора! Какая нежность в произношении! Для чего Небо мало таких людей ниспосылает на землю? Я не смел говорить при нем, слушал, молчал, благовел. Вид его всякому благоприятен и вежлив в обхождении. Кажется, будто память ему не всегда верно служит, однако же, он говорит проповеди и сочиняет. Давно ли похоронил тамошнего губернатора и с такой речью вселил его в гроб, какой не самые наши молодые духовные витии не сочинят и не скажут? В словах его, а паче в надгробных, неисчерпаемая руда чувствительности. Где он возьмет свои мысли и выражения? Откуда родятся чувствования? Но он пленит, изумит, восхитит; ему-то прилично, идучи на кафедру, сказать: „Отверзу уста моя – и наполнятся духа!“ Проповедник слова Божия более всех заимствовать премудрость свою должен от самого Бога; он всегда должен быть вдохновен: таким показался мне Леванда. При этой глубокой старости, ибо ему более 70 лет, он, живучи на Подоле для выгод своих, потому что ближе и к реке и к рынку, для всякой закупки нужного домашнего запаса, не ленился ездить в собор, подниматься на крутую гору в старый Киев и там отправлять службу. Сколько его не награждают, светские почести никогда не войдут в соразмерность с его дарованиями; дух его не ослабевает еще и сердце не увядает. Образ жизни его прост. Окружен книгами, рукописями, читает, пишет, или очищает в саду деревья и наслаждается природою. Леванда любимое дитя натуры и небес; я ласку его и приязнь почитаю приобретением.

Пустынно-Николаевский мужеской монастырь стоит на горе, и с нее виден Днепр. Местоположение прекрасное, с верху до низу виден густой сад и много тени. Храм старинный. Строен Мазепой. Иконостас высок и очень хорошей работы; стенное письмо аллегорическое. Против алтаря хоры и под ними во всю величину картина, изображающая Никейский собор; лиц написано множество. В задней стене соборной церкви, по обе стороны входных дверей, два шкапа с книгами; на одной написано по-русски: „Для ума и сердца“. На другом в том же духе латинская надпись – затея в наших церквях необыкновенная! Ризница небогатая и отменного нет ничего. Настоятель обители архимандрит Киприан, человек немолодой, но снисходительный; он нас принимал очень ласково, угостил дружелюбно; кельи его не просторны, но натура поставила в каждом окошке прекрасные виды. Это лучше золота и серебра, особливо в климате теплом, где ранняя весна прелестями своими не скупится.

Говорят, что на самом этом месте Оскольдова была могила: живых и достоверных знаков нет, одно уверяет предание или