— Но ты ведь знал, с кем я была.

Дядюшка Исмаил с любопытством посмотрел на меня и сжал рукой мой подбородок:

— Разумеется, нет, Янан. Если бы так, мы нашли бы тебя гораздо быстрее.

— К тебе никто не приходил?

— Что ты имеешь в виду?

— Я думала, ты знаешь, — прошептала я.

— Личность похитившего тебя человека не установлена, Янанчик. Его мотивы нам неизвестны.

Говоря это, дядюшка Исмаил как-то странно взглянул на меня, как бы догадываясь, что я о чем-то умалчиваю. Хамза выпрыгнул в окно в Галате и пропал из моей жизни. После возвращения домой мне казалось неуместным заговаривать о нем с дядей. Я вообще избегала разговоров на тему похищения. Цела, невредима — да и ладно. Так, значит, Хамза лгал мне о разговоре с дядюшкой, и тот не знал, что я в безопасности. Какую же еще ложь мне пришлось услышать? Эта мысль взбесила меня. Он наговорил кучу небылиц и вновь исчез.

Сын госпожи Деворы, единственный человек, который мог установить личность Хамзы, мертв. Но почему никто не догадался, что именно Хамза скрылся в тот день из дома в районе Галата? Без сомнения, дотошный помощник судьи узнал его имя от мадам Деворы. Когда они говорили на ладино, я успела различить имя кузена среди потока непонятных слов. И я рассказала дяде, что Хамза спас меня от покушения Амина и держал в Галате. Исмаил-ходжа был потрясен.

— Трудно поверить, что Хамза способен на такое. Я грешил на Амина-эфенди. Думал, он похитил тебя и подбросил письмо, — сказал он. — Хотя это был бы крайне странный поступок. Полагаю, он понимает, что месть — враг преуспевания. Сейчас Амин находится в изгнании на острове Крит и ведет себя тихо. Старается заслужить разрешение на возвращение в столицу. На его месте только глупец стал бы писать письмо с призывом выступить против правительства. Нет, он не такой человек. В душе Амин большой трус. — Дядюшка Исмаил гладит меня по руке. — Впрочем, от него можно всякого ждать. Хамза, возможно, в чем-то прав. Амин по уши в долгах. У него есть виды на тебя. Он может действовать через своих подручных. Они много не берут. Твой отец определенно поверил истории о планах Амина похитить тебя. Он не подпускает к себе Хусну-ханум. Да, Амин наломал дров. Какая глупость! — Дядюшка Исмаил неодобрительно цокает языком. Я не совсем понимаю, кого он, собственно, порицает — Амина, отца, тетю Хусну или все человечество?

Для меня Амин-эфенди давно канул в вечность. Кладу руку на плечо дядюшки Исмаила и проклинаю себя и Хамзу за то, что мы так долго держали этого доброго человека в неведении, причиняя ему боль. А кузен даже написал письмо, пытаясь шантажировать моего приемного отца. В своем послании он четко выразил присущий ему воинственный дух и черные помыслы, о которых я догадывалась, находясь в квартире на улице Джамджи.

Дядюшка Исмаил задумчиво смотрит на письмо, лежащее у него на коленях.

— Итак, ты считаешь, что это написал Хамза?

— Почерк его. А что сказал кади, когда ты показал ему письмо?

— Он послал меня к судье Камилю, у которого есть опыт в таких делах. Тот же посоветовал нам серьезно отнестись к содержанию послания. Ты помнишь, там говорилось, что, если я не помогу реформаторам, у тебя могут быть неприятности. Он предложил мне поскорее пригласить к себе домой высокопоставленных чиновников. Тогда создастся впечатление, будто я делаю то, о чем говорится в письме. Однако нам не обязательно обсуждать реформы. Мы можем беседовать о чем угодно, хоть о ценах на финики. А посторонний наблюдатель увидит в такой встрече политическую подоплеку.

— А какие сейчас цены на финики, дядюшка?

— Не знаю, малышка.

Мы оба рассмеялись, хотя, по правде говоря, мне было совсем не до смеха. Вспоминались строчки стихов Низами:

Я сидела у края воды, держа в руке морское стекло, и думала о том, сколько ему пришлось вытерпеть, чтобы стать таким красивым. А потом отправила его туда, откуда оно пришло.

Осенние листья шуршат под ногами на тропинке за павильоном. Соловей выводит трели в темноте. Все покрывает траурная мгла. В десяти милях к югу отсюда Камиль-паша изучает гравюру с изображением Gymnadenia и засыпает над ней. Книга падает из его рук. Тень проникает в дом Исмаила-ходжи через кухню и быстро движется по коридору, направляясь к кабинету ученого. Из-под двери льется свет. Человек замирает, прижимает ухо к двери и, ничего не услышав, входит.

Он видит двух людей, стоящих на коленях перед низким столиком. Джемаль одет во все белое — свободная хлопковая рубашка и широкие шаровары. Волосы ниспадают на плечи, словно чернильная река. Рядом с ним Исмаил, одетый в стеганый халат. Без тюрбана он выглядит довольно хрупким. Под жидкими редеющими волосами видна бледная кожа головы. В правой руке у него кисточка, занесенная над листом пергамента, на котором видна надпись, выполненная каллиграфическим почерком. На столе пузырек чернил и несколько кисточек. Исмаил держит в левой руке керамическую чашу бирюзового цвета. Оба до того увлечены, что не слышат, как открылась дверь. Непрошеный гость успевает заметить мускулистые плечи слуги Исмаила-ходжи. Он надеялся застать его одного. Внезапно Джемаль поворачивается и, не давая чужаку убежать, прыгает и обвивается вокруг него, как змея. Чаша тяжело падает на ковер. На цветной шерсти тотчас образовывается лужа серой воды.

Исмаил-ходжа откладывает кисточку и встает.

— Добро пожаловать, Хамза. Не ожидал увидеть тебя в столь поздний час. — Он делает знак Джемалю, чтобы тот отпустил Хамзу. Слуга неохотно выполняет приказ хозяина и присаживается на корточки неподалеку от ночного гостя. — Я не узнал тебя, — продолжает Исмаил-ходжа, показывая рукой на поношенную рабочую одежду и бороду Хамзы.

— Я пришел просить у вас помощи.

— Ну конечно, Хамза, сын мой. Я сделаю для тебя все, что могу. В чем ты нуждаешься?

— Простите меня за вторжение, ходжа, — говорит Хамза, нервно поглядывая в сторону окна. — Завтра я уезжаю во Францию, и мне хотелось бы повидать Янан. — Он смотрит на упавшую чашу и мокрый ковер. — Простите меня. — Его взгляд выражает тревогу. — Янан еще здесь?

Исмаил-ходжа внимательно смотрит на него и говорит:

— Поздновато ты пришел навестить молодую госпожу.

— Прошу вас, мне необходимо поговорить с ней.

— Сожалею, сын мой, но моя племянница уехала во Францию.

Выражение лица Хамзы выдает его полное недоумение.

— Во Францию? Почему именно… Но когда?

— В прошлом месяце. Мы обсудили ее положение, — добродушно объясняет Исмаил-ходжа. — Ты ведь знаешь, как трудно ей жилось здесь в течение последнего года.

— Я хотел защитить ее, — говорит Хамза. — Она в Париже? — взволнованно спрашивает он.