Скажи, что ты не немецкий офицер и был в лагере не затем, чтобы втереться в доверие.

Он покачал головой.

– Я не могу отрицать, что ношу форму, Вера.

На секунду-другую все замерло. У меня кружилась голова.

– Это не означает, что я нацист. Не вы, норвежцы, первыми предупреждали о нацизме, если можно так выразиться. Верь мне. Хоть я и не могу рассказать всего. Уверен, у тебя тоже есть секреты, они есть у всех.

Я улыбнулась.

– Твоя правда. У меня есть сын, ему три месяца.

– Вот видишь. К тому же в вооруженных силах много антифашистов, – сказал он. – Больше, чем думаете вы, норвежцы.

– Нацисты захватили Европу, потому что у них самая сильная армия в мире, – возразила я. – Францию, Нидерланды, Данию, Норвегию. На юге правят фашисты. Даже если ты говоришь правду, что может Сопротивление?

Несколько долговязых подростков-хористов в темных туниках прошагали по каменному полу. Они были моложе меня и смотрели на меня мрачно, похожие на монахов.

Корпулентный служка тяжелыми шагами прошел по центральному проходу.

– Нас не должны видеть вместе. Идем, – шепнула я. – Идем.

Прячась за колоннами, мы добрались до узорной купели, установленной подле алтаря как бы на пьедестале. Серебряное распятие поблескивало на зеленоватом камне, в нескольких метрах над нами висел на кресте Христос. По заалтарному коридорчику подошли к святому источнику.

Вильгельм осторожно склонился к воде, словно опасаясь прямо сказать о том, что чувствует.

– Все немецкие католики знают этот источник. Изначально именно здесь похоронили Олава Святого[78]. Если напиться из источника, случится чудо.

Он напился воды. Может, и правда был верующим. Ведь пришел сюда.

– Ясное дело, – сказала я, не без легкой иронии. – Ногти Олава продолжали расти после его кончины.

– Ну, это вполне логично, – заметил Вильгельм. – Когда человек умирает, кожа лишается влаги. Съеживается, вот ногти и кажутся длиннее. Миф об Олаве – хорошая история. И не более того.

– А чем, собственно, различаются правда и миф? – спросила я.

– О чем ты?

– Вот сейчас ты стоишь в самом священном месте Норвегии. Cor Norvegiae.

Он улыбнулся:

– Сердце Норвегии – эти слова полны воодушевления.

– Здесь Олава Святого положили после смерти в гроб. А где его закопали, никто не знает, да это и не важно. Ведь множеству людей миф об Олаве даровал смысл жизни.

Мы пошли дальше. В конце поперечного нефа располагалось помещение, на первый взгляд вроде как церковь внутри Собора: ряды скамей прерывались центральным проходом, хорами и алтарем.

Мы были так близко друг от друга, что я чувствовала на лице его теплое дыхание.

– После той последней встречи я лежала без сна и жалела, – шепнула я.

– О чем?

– Что мы не сбежали, вместе.

Он опустил глаза.

– Мы не знаем друг друга.

– Я замужем за человеком, которого не выношу. Ты в армии, которую ненавидишь. Нам особо нечего терять.

– У тебя есть сын.

– Я приняла Улава в расчет. Мы уедем, перейдем через границу. У меня есть связи. Но ты должен кое-что мне обещать, – прошептала я.

– Что именно?

– Что ты честен.

Он не отвел глаза.

– Если нет, я все это забуду. Понимаешь? Забуду Собор, забуду «хуртигрутен», забуду тебя.

– У меня билет на «хуртигрутен». Встретимся после отплытия, на крыле ходового мостика, – сказал он.

Я вышла из церковного нефа, посмотрела вверх, на окно-розетку.

Стеклянная мозаика фильтровала свет. Из красных карбункулов струились желтые пламена на синем фоне. Ангелы трубили в соборные трубы.

Розетка предвещала Страшный суд.

Часть 3. Опасные связи

Глава 24. Финсе 1222

Бергенский поезд менял колею, трясся и гудел, въезжая в туннель. Саша лежала на узкой полке, не в силах заснуть, в голове по-прежнему звучал бабушкин голос. Они читали рукопись вслух, поочередно, по главам, меж тем как поезд катил на запад, через Халлингдал, а когда дочитали, Джонни Берг спрятал страницы в пакет.

Нейтральным читателем ее, пожалуй, не назовешь, и прочитанная история никак не шла у нее из головы. Как и его голос. Джонни досталась глава про Сунндалсёру, и он сделал большую паузу, заметив на ее лице шок, вызванный появлением Вильгельма.

Кто же он такой? Бабушка была влюблена в немца-оппозиционера, а сама состояла в браке – причем явно крайне несчастливом – с Большим Туром? Упомяни бабушка об этом хоть раз, Саша бы запомнила. Но ведь не упоминала. Никогда и словом о Вильгельме не обмолвилась. Джонни, который читал конец, тоже промолчал, и когда рукопись закончилась Нидаросским[79] собором, у Саши возникло то странное ощущение, какое порой может возникнуть в стенах церкви, – ощущение бесконечности истории и близкой трагедии. Уж не стал ли и Вильгельм жертвой кораблекрушения?

Поезд миновал Устаусет.

Саша чувствовала себя на удивление бодрой, сна ни в одном глазу; оделась, вышла в узкий коридорчик и направилась в хвост поезда. Снаружи непроглядная темень, но она смутно угадывала, что лес сменился голыми скалами и нагорьем. Призывники в форме дремали в четырехместном купе, мужчина ее возраста сидел, увлеченно читая роман, редкое зрелище, которое и порадовало ее, и опечалило. Две девочки, примерно одних лет с ее дочерьми, спали, крепко обнявшись.

Подсунув под голову сумку с рукописью, Джонни спал, привалившись к окну, дыхание ровное, рот приоткрыт. Он сам настоял, что обойдется сидячим местом. Все равно ведь спит как ребенок, так он сказал.

Поезд накренился на повороте. Саша стояла в проходе, смотрела на Джонни. В сумраке восточные черты проступили отчетливее. Внезапно он открыл глаза, уставился на нее и хрипло спросил:

– Следишь за мной?

Она покраснела, надеясь, что в темном купе этого не разглядеть.

– Я думала, ты спишь.

– Я всегда сплю вполглаза, – прошептал он и сонно улыбнулся. – Старая походная уловка.

«Старая походная уловка». Саша доводилось встречаться с боевыми офицерами,    и она знала, что профессиональные военные нередко уснащают свою речь подобными выражениями, но для журналиста это необычно.

– Пройдемся? – сказала она.

Они пошли к началу поезда, враскачку, широко расставляя ноги, как на корабле при сильном волнении, шли мимо рядов кресел, по темным вагонам, лишь кое-где освещенным лампочками для чтения и слабым сиянием включенных экранов, пока не очутились в тесном коридоре со спальными купе.

Саша остановилась, приложила ладони к холодному окну. За стеклом под льдисто-синим звездным небом тускло поблескивала бесконечная ширь белой, укрытой снегом воды. В дальней дали высился силуэт Хардангерского ледника; поезд замедлил ход и въехал на станцию Финсе.

– Мне необходимо покурить, – сказала Саша.

Они вышли на заснеженный перрон.

Воздух арктический, здесь зима еще