В кофейню то и дело входили и выходили дамы и господа, но не было ни одного лица, которое вызывало бы малейшее подозрение. Между тем Суворин с кем-то разговаривал. Не мог же гость проникнуть в кофейню за два часа до открытия, прятаться на кухне и потом объявиться! Ведь за час до встречи Родион Георгиевич лично осмотрел зал: знакомых или подозрительных персон не было. То есть кофейня была попросту пуста. Откуда же взялся «Антон Чижъ»?

Наконец Алексей Сергеевич стал выказывать признаки беспокойства. Вылез из-за столика, прошелся по залу, вернулся, опять прошелся, сел, наконец подозвал официанта, что-то спросил нервозно, гарсон вернулся, удивленно что-то доложил, показывая в глубину, и тут Суворин подскочил так, что сбил котелок с сидевшего поблизости господина.

Забыв про филеров, Родион Георгиевич влетел в кофейню.

Правда открылась в дамской комнате: черное платье разметалось по полу. Тот, кто прятался под ним, ушел в своем естественном обличии. За полчаса кофейню покинуло человек пятнадцать. Поди их теперь сыщи. Возникновение леди в черном загадки не вызывало: мужчине достаточно обычного саквояжа, чтобы появилась «безутешная вдова».

— Лицо хоть рассмотрели? — без всякой надежды спросил Ванзаров.

Суворин принялся оправдываться и выдвигать веские причины.

— Что вы тут читали? — грубо перебил невыспавшийся и очень рассерженный коллежский советник.

Алексей Сергеевич протянул листок: «Завтра держите свободной первую полосу». Щербинка выдала знакомую буковку «а».

— Вам тоже послание. — Издатель с опаской отдал другой конверт.

Родион Георгиевич вскрыл его без всяких предосторожностей.

Письмо гласило:

Благодарю за умный намек. Как автору, мне приятно, что не забыли наших маленьких шалостей. Готовы узнать преступника нового романа? Жду вблизи дачи, на кленовой аллее ровно в два часа пополудни. Надеюсь, придете один.

Ваш АЧ.

— Что там? — с любопытством сунулся Суворин.

— Пифет, что подсыпала вам в кофе божественный яд, — спокойно сообщил Родион Георгиевич.

Суворин охнул и схватился за горло.

Пришлось спасать знаменитого редактора обильными извинениями за шутку.

— Шутка ли, сорвать такое выступление!

— Да это полное безобразие, господа!

— А еще Думу хотят созвать! Куда мы идем?!

Впрочем, слышались и более подстрекательские выкрики.

Городовой Воскобойников тревожно поглядывал на прилично одетых господ, держа одну руку у свистка, а другую на кобуре: от этих только и жди беды. Отдельные крикуны не унимались, распаляя себя, а более других. Того и гляди, примутся жилетки рвать от праведного гнева. А делов-то, тьфу!

На перекрестке, рядом с афишной тумбой, собралась немаленькая толпа.

Коллежский советник остановился послушать, чем так взволнована публика. Оказалось — постановлением Медицинского совета министерства внутренних дел. Афишу заклеила грозная надпись: «НЕ ДОПУСКАЕТСЯ по запрету публичного производства сеансов индийских факиров, как основанных на применении гипноза и анестезии».

Как водится, под горячую руку наведения порядка попали невинные, а именно «Публичная лекция о гипнотизме и его применении с одновременным сеансом месмеризма профессора французской школы мсье Анри Жарко».

— Позор перед Европой! — кричали с одной стороны толпы.

— Дремучее невежество властей! — вторили с другой.

— Прошу разойтись! Не велено! — сквозь зубы огрызался Воскобойников.

Тут чиновнику сыскной полиции, хоть и в опале, пришла в голову, прямо скажем, шальная, но любопытная мыслишка. Ходить далеко было не надо: в распахнутом окне гостиницы прибывал господин с роскошными усами в стиле Мефистофеля и трагическим видом. Толпа заметила кумира, устроила овацию, а мсье Жарко, печально сделав ручкой, исчез из виду.

Номер располагался на втором этаже.

Ванзаров собрал в кулак все французские глаголы, но из-за двери раздраженно спросили:

— Кто там еще?

Произнести в столь трудный для гипноза час: «Сыскная полиция» было бы опрометчиво. И коллежский советник не раздумывая назвался репортером «Нового времени». Бессовестно, прямо скажем.

Дверь немедленно распахнулась, открыв номер высшего класса. Отменным великорусским языком мсье пожаловался представителю русской прессы на беззаконие российских властей, которые не видят разницы между шарлатанами-факирами и учеными с мировым именем. Он намеревался просветить русскую публику новейшими тенденциями гипноза, а оказался на мели — подлец антрепренер сбежал, не соизволив выплатить гонорар! Каково?! Теперь не на что купить билет на поезд.

— Мсье Жарко, у меня родилась мысль! — с жаром воскликнул репортер-самозванец. — Предлагаю вам продемонстрировать свое искусство на нескольких лицах, страдающих провалами в памяти. А уж я подготовлю для газеты такой материал, что просто сенсация! К тому же готов разделить с вами будущий гонорар немедля!

Славы и денег много не бывает. Мсье растрогался, пряча купюры в портмоне, и дружелюбно предложил:

— Зовите меня Андреем Ивановичем… Я ведь, признаться, Жариков, из Саратовской губернии. Но что делать, для афиши приходится держать марку. Теперь вот подданный республики, мне и билет на жительство как иностранцу выправлен… Только не пишите об этом.

Репортер обещал не обмолвиться и словом.

…Словом, пребывал в удивительном расположении духа. Как будто не отходил сутки от ломберного стола, выигрывал беспрестанно, и загребал золото, и клал ассигнации в карман. Но усталости как не бывало. Был он бодр тем особым подъемом сил, что у слабых натур срывается истерикой. Даже ознобец пробрал легонький. Полковник предвидел, что должно случиться, желал этого и все же поддался нервному диссонансу.

Барон не изволил принимать уже четверть часа, и так отнеся доклад прочь от дворца. Это стало бы страшным знаком для любого чиновника, прямо-таки «черной меткой»: полагается ожидать понижения, отстранения, опалу, ссылку… в общем, калейдоскоп кошмаров служивого сознания.

Над дежурным чиновником звякнул вызывной колокольчик. Министерский сюртук подскочил, почтительно юркнул за дверь и возвратился с непременным требованием его высокопревосходительства передать донесение.

Ягужинский преспокойно сунул докладную папку. На физиономии канцелярского отразилось глубокое понимание момента. А вот Иван Алексеевич, как будто не помнил всех тонкостей служебного обихода, преспокойно развалился на стуле, бесцеремонно закинув ногу на ногу.