– Светка с тобой?

– Да, она в соседней комнате, спит, кажется, – Николай перешел на шепот, – про деда, по-моему, еще не знает. Тогда ее какой-то дрянью накачали, она все как в тумане видела. До сих пор не отошла. Сказать про деда?

– Сам смотри. Держи ее при себе, никому не свети. Пока нельзя, чтобы менты ее в оборот взяли.

– Что мне делать?

– Вот это и делай – за Светкой смотри. Надо будет что, через «Лондон» передай, пацаны найдут дорогу, как мне переправить.

Карл положил телефон на портфель:

– Все?

– Я по убийству Железовского кое-что узнал. Просто так, из любопытства, – тихо проговорил адвокат, – милиция ищет какой-то кейс, который был пристегнут к запястью убитого наручниками. Его до сих пор не нашли. Предполагают, что в нем была крупная сумма денег наличкой. Все гадают, кому и зачем он его нес. И внучки его пока не отыскали. Ее, кажется, Светланой зовут? – Не дождавшись подтверждения, адвокат продолжил: – В квартире у Железовских засаду устроили. Но, думаю, зря. Никто там не появится… – не заметив во взгляде Карла особой заинтересованности, Нардов улыбнулся. – Да, теперь уже все. Через три дня вы будете на свободе. Киоскершу не допрашивали, считают, что и так свидетелей достаточно, она все еще в реанимации. В протоколе вашего задержания есть неточности…

– Адвокат, – довольно грубо прервал его Карл, – если мне нельзя меньше трех дней здесь париться, не утомляй, иди в бар «Лондон». – Нардов кивнул, подтверждая, что прекрасно знает, где этот бар расположен и почему следует наведаться именно туда. – Пацанам все и скажешь. У них руки развязаны, а время не ждет. Заодно и аванс получишь.

– Насчет этого все в порядке. Уже получил. От Монгола передали.

«Конечно, – в мыслях нервно рассмеялся вор, – на то и общак под Монголом, чтобы зоны да тюряги греть, адвокатам платить и ментов с судьями подкупать. Вот только я косяк запорол. Четверть лимона общаковых на мне повисли. Прав был Монгол, вор не может быть добрым, вор должен быть только справедливым. А еще он, когда я пачки с долларами на его глазах в кейс грузил, мог сказать, что мне не за общаком смотреть, а за фабричной кассой взаимопомощи… И прав бы был. Сроку вернуть – неделя. Я еще про три дня Монголу сказал, он знал, что в случае неудачи взять мне „филки“ негде. „Коммерсы“ наверняка платить уже отказались, пока за Железовского не отвечу. Их право, они за „крышу“ исправно платили. Не отвечу, в срок деньги не верну – конец авторитету. Развели меня, как последнего лоха на рынке. Вор не должен быть добрым…»

Карл взял в руку блок сигарет, прикидывая, куда бы его запихнуть, спрятать.

– Обыскивать вас, Олег Карлович, не будут, я договорился, и от соседей избавят. Газеты свежие, еще и сам не читал. Теперь уж и некогда, от вас сразу в «Лондон», оттуда к Базылеву. Может, еще звонок сделаете?

– А смысл? – Законный сунул сигареты в один рукав пиджака, в другой – пачку свежих, еще пахнувших типографской краской газет.

– Завтра снова увидимся. Вам предстоит написать заявление, в котором вы подтвердите признание Базылева. Черновик я привезу.

Карл нахмурился, получалось, что вроде он кого-то ментам сдает.

– Но это же будет уже после того, как Базылев явится с повинной, – верно прочитал мысли законного Нардов, а сам зло подумал, что ему значительно легче договариваться с продажными ментами, судьями-стяжателями и с теми уголовниками, для кого воровские понятия пустой звук.

– Посмотрим.

Нардов слов на ветер не бросал – конвоир всю дорогу до камеры равнодушно смотрел на рукав плаща, из которого рельефно выпирал блок сигарет, соседи по камере у Карла не появились. Законный сел на деревянный помост, по-турецки сложив ноги, и первым делом содрал целлофан с картонной коробки, открыл крышку. Монгол вполне мог послать записку. Между коробкой и пачками лежало немного денег, их Карл равнодушно засунул под стельку в ботинок, вытряхнул все из коробки. Среди одинаковых пачек на досках лежал обыкновенный картонный календарик с изображением церкви. Карл перевернул его двумя пальцами, резко, как переворачивал карты при игре в двадцать одно. На обратной стороне, расчерченной на прямоугольники месяцев, был вычеркнут черным маркером один день – сегодняшний. День, с которого пошел отсчет возвращения общаковых денег.

Карл щелчком подбросил календарик-карту, тот, перевернувшись в воздухе, спланировал на доски.

– Неделя без одного дня, – усмехнулся Карл, – да за эти дни мир перевернуть можно. – И он отчеркнул ногтем последний день возвращения долга.

Николай Бунин сидел в гостиной своей квартиры перед роялем. На душе было холодно и противно. Даже крышку инструмента поднимать не хотелось, а ведь раньше и дня не проходило, чтобы он не сыграл пару пьес на отцовском подарке. Рояль – практически все, что осталось у него на память об отце, знаменитом медвежатнике с погонялом Струна. Старинный немецкий инструмент да пара любительских фотографий. Горло то и дело сжимал спазм – в девятнадцать лет мальчишки еще способны плакать в одиночестве, но Бунин слезы безжалостно душил. Он считал, что давно уже стал настоящим мужчиной.

Николай помнил, как пусто стало вокруг него, когда в один день погибли отец и мать. Ему до сих пор иногда мерещилось, что родители тенями незримо присутствуют в квартире – то тихо переговариваются на кухне, когда он лежит в спальне, то мать заглянет в приоткрытую дверь, посмотреть, не раскрылся ли он во сне. Эти ощущения были предельно реальными. А временами в старом инструменте по ночам сама собой звучала струна. От ее чистого, прозрачного звука он и просыпался. Казалось, выйди в гостиную и увидишь отца перед роялем с занесенным над клавишей пальцем.

Он сидел и прислушивался, надеясь вновь уловить присутствие ушедших из жизни родителей.

«Отец, я знаю, что мертвым говорить с живыми нельзя, – обращался Бунин в мыслях к родителю, – но дай мне какой-нибудь знак, ты можешь это сделать, чтобы я знал, как поступить. Карл, как мог, заменял мне тебя. Но теперь его закрыли менты. А времени нет. Ты всегда находил выход, – молил Николай. – Я не знаю, где ты сейчас. В раю или в аду? Но ты отовсюду находил дороги, из зон, тюрем, чтобы передать записку мне и маме. Найди дорогу и сейчас. Говорят, что вор не может попасть в рай. Но Карл рассказывал другое, мне тогда было еще лет двенадцать… Он сказал, что нет одного рая, а есть несколько. И один из них – рай для блатных. Правильные блатные попадают в него, а отморозки, бандиты и беспредельщики горят в отдельном аду. И он сказал, что ты непременно попал в такой рай, ведь ты был честным бродягой. Я до сих пор верю в это».

Николай прислушался к ночным звукам, наполнявшим квартиру. Из спальни доносилось чуть различимое дыхание Светланы. Девушка уснула, выключилась почти сразу, как только Николай привез ее к себе после освобождения. Сперва он сидел возле нее, ждал, когда девушка проснется, но потом понял, что сон сморил ее надолго. После того, что ей пришлось пережить, сознание само отключилось. Бунин даже рискнул оставить ее ненадолго одну, сбегал в «Лондон» и узнал от пацанов все, чего не видел сам. Понял, что, когда позвонил Карлу из метро, того уже замели менты.