– Хорош! – прокомментировала с болезненной усмешкой Эля, кивнув сыну вслед.

Ольга растерянно спросила:

– А как у него? Вообще?

Эля дернулась.

– Вообще? Вообще – отлично. Пьет, шляется по кабакам. Спит с проститутками. Не работает. Тянет из меня деньги. Фарцует валютой. Короче, славный получился паренек! Бабуленька с дедуленькой от души постарались!

Ольга молчала – что тут скажешь? Задать вопрос: а где же была ты, мать? Глупо и непродуктивно.

Прошли на кухню выпить чаю. Тут, при свете дня, Ольга увидела, как Эля ужасно выглядит. Худющая, почерневшая, под глазами темные круги.

– Ты в порядке? – с тревогой спросила она.

Они давно уже были на «ты».

– Я – отлично, – усмехнулась Эля. – Просто за-ме-ча-тель-но! Папе Яше на все, как всегда, наплевать. Теперь он собирает значки – марки заброшены. Своя жизнь и свои интересы. А чтобы не расстраиваться, ночует на родительской даче. И я вовсе не уверена, что один! – и Эля хрипло рассмеялась.

Ольга тогда подумала: переживает за Эдика, все понятно.

Эля много курила и пару раз выходила из кухни – Ольга слышала, как там, в глубине квартиры, мать и сын разговаривают на повышенных тонах.

Она быстро собралась домой – не до посиделок ни ей, ни Эле.

У двери чмокнула Элю в щеку:

– Ну, держись! У всех у нас, знаешь ли…

– Лелька! – вдруг тихо сказала она. – И это – итог всей моей жизни?

И глянула на Ольгу такими глазами, что у той захолонуло сердце.

Она обняла Элю за плечи и вдруг подумала – щуплая, как подросток. Или – старушка? Острые, вздрагивающие плечи, совсем высохшие руки, седые волосы.

Эля. Родная до боли. Не друг – давно родня. Иногда – странная и непонятная. Но – всегда рядом, всегда поможет в беде, никогда ни от чего не откажется. Вывернется наизнанку – для своих, для близких.

Красавица и умница. Ловкая, расторопная, отзывчивая.

И, кажется, очень несчастливая. Словно прожившая не свою жизнь. Об этом Ольга задумалась в первый раз.

А вот Элю она увидела тогда в последний. Точнее, следующая встреча была на кладбище. На Элиных похоронах. Всего через три недели.

Обширный инфаркт. Совсем не женская болезнь. Редкий, почти нестандартный медицинский случай.

Впрочем, и сама Эля была редкий и нестандартный случай.

Только заметил ли это кто-нибудь? Вряд ли.

* * *

Яков, постаревший разом на тридцать лет, был совершенно растерян. Словно не ожидал от жены такой вот подлянки.

Ушла, бросила. Как он теперь? Все и всегда решала она, Эля.

Всю жизнь он прожил за ее спиной – хрупкой, но самой надежной.

Жил, как у Христа за пазухой – работал вполноги, увлекался чем попало. Словно дитя – ни забот, ни быта.

А тут… От растерянности и обиды он плакал.

Ольга подумала: не от горя – от страха. Страха за себя и свою жизнь.

Про Эдика и говорить нечего – напился уже на кладбище, не дожидаясь поминок. Хрюкал, как свинья. Точнее, как боров. На его плече висела непотребная девица в короткой кожаной юбке и ажурных колготках.

Кто горевал по Эле?

Елена. Елена горевала так горько, так глубоко, словно только что осознала, КЕМ была для нее Эля.

А ведь подругой ее не считала – или не хотела считать. Слишком разные, слишком.

Слишком многое она в Эле не принимала, со многим не могла смириться.

Ставила такой вот барьерчик: она такая, а вот я – другая.

Не принимала, а пользовалась. Пользовалась всю жизнь. От помощи никогда не отказывалась.

А вот любила ли?

Поняла только теперь – любила. И ближе подруги у нее не было. И вернее тоже.

И еще горевала Ольга. Потому что понимала – ушел из жизни человек, на которого можно было рассчитывать. И быть уверенным, что не предаст и не бросит.

Много в жизни таких вот людей?

Оказывается – совсем мало. Такая вот потеря…

А «несчастный» вдовец, ливший горючие слезы, скоро «обженился». Причем по всем правилам, через загс.

На их с Элей домработнице. Жившей у них дома добрый десяток лет.

Счастливицу звали Зиной, и было ей около сорока. Молодая, здоровая, простецкая деревенская баба.

Хозяйство и финансы она быстренько прибрала к рукам. Яшкой, старым дураком, помыкала вовсю.

Даже Эдика построила – небывалый случай. Пьяного в дом не пускала, денег не давала и девок паскудных его вмиг разогнала.

Яшка был счастлив – можно было снова ни о чем не думать, собирать значки и монеты, часами раскладывать марки в толстенные кляссеры. Много и вкусно есть, долго спать и читать книги.

И… снова радоваться жизни.

В общем, жизнь продолжается. И ничуть, кстати, не хуже, чем была!

Про годовщину Элиной смерти Яша забыл. На упрек Елены растерянно пробормотал:

– Ну, Леночка, возраст! И к тому же – моя рассеянность, ты же знаешь!

Поминальный стол накрыла Елена. Так и посидели – своей семьей. Яша со строгой супругой после кладбища отбыли домой:

– Дела, знаете ли! Да и давление у Якова сегодня пошаливает, – хмуро бросила Зинаида.

Милый сынуля Эдик, естественно, тоже не появился, и этому никто и не удивился.

* * *

Борис теперь, после больницы, Елену от себя не отпускал – совсем. Когда жена собиралась в магазин или в аптеку, он держал ее за руку и… капризничал, как ребенок. Каждый вечер перед сном она читала ему что-нибудь из толстых журналов – «Новый мир», «Знамя», «Иностранку».

Иногда посреди чтения он засыпал. Тогда она осторожно выпрастывала свою руку из его и тихонько, на цыпочках, пыталась выйти из комнаты. Иногда получалось, чаще – нет. Он тихо всхлипывал и, не открывая глаз, шептал:

– Не уходи, Ленушка.

И она опять присаживалась на край кровати.

Однажды он попросил ее принести альбом с фотографиями детей.

Этот альбом, разделенный на четыре части, подписанные синим фломастером – «Маша», «Ира», «Леля» и «Никоша», – был собран Еленой к пятидесятилетию мужа. Под фотографиями были подписи типа: «Машуля в Анапе», или «Лелькино первое сентября», или «Никошин заплыв».

Он долго рассматривал альбом, задержавшись на страницах с фотографиями Машки-большой. Елена тихо вышла из комнаты.

Спустя полчаса, волнуясь, зашла. Он смотрел немигающим взглядом в стену и даже не повернул головы в ее сторону.

Она присела на стул и погладила его по руке.