— Да ладно, чего там! Ну ее, истеричку эту. Мне вообще с бабами не везет. — Леха вздохнул. — Так я чего звоню-то… Может, колечко из твоих девчонок кто забыл? Старинное такое, дорогое, наверное.

— С синим камушком? — Голос у Максима внезапно сел. Надо же, отыскалось-таки! Правду когда-то говорила бабушка — нужные вещи никогда не теряются насовсем.

— Точно! — обрадовался Леха. — С синим. Обыскались небось. Давай сегодня состыкуемся где-нибудь, а то у меня на неделе времени не будет. Посидим заодно…

Чувствовалось, что ему сегодня вечером ой как не хочется оставаться дома одному. Максим покосился на монитор компьютера, казалось взирающий на него с немым укором, потом подумал немного и решительно ответил:

— Давай. Ты уж извини, что так вышло с твоей барышней.

— Нема за що! — Голос у приятеля сразу повеселел. — Что ни делается — все к лучшему! Представляешь, если бы я на ней женился? А так хоть сразу узнал, что почем, — бодро ответствовал Леха, — значит, в «Беликаре»? Часов в восемь — нормально будет?

Это маленькое, уютное, но ужасно дорогое кафе с дурацким названием он предпочитал всем прочим только потому, что только здесь подавали какие-то особенные жареные креветки к пиву.

— Хорошо.

— Ну все, пока! Верочка-то твоя не заревнует? — лукаво спросил он. — Или с ней придешь?

Максим почувствовал острый, болезненный укол в сердце.

— Нет. Не заревнует. Она сейчас… в другом месте.

Он поспешил повесить трубку. Говорить о Верочке было совершенно невыносимо. Даже кольцо, что носила она всего один день, станет еще одним напоминанием, причиняющим постоянную боль, но все равно Максиму хотелось заполучить его как можно скорее. Он и сам не понимал до конца — зачем.

Так, а что у нас там со временем? Половина второго. Значит, можно еще поработать. Максим вернулся к компьютеру. Почему-то он очень спешил, как будто боялся опоздать.

«Проснувшись, Автар никак не мог сообразить, где находится. Почему комната такая большая? Почему потолок расписан золотыми звездами, а стены обиты ярко-алым шелком? Почему под головой — пуховая подушка, а не походная сума и шелковые простыни чуть холодят кожу? А еще — голова тяжелая, противная вялость сковывает все тело, и мышцы словно деревянные… Автар посмотрел на свои руки. Браслеты! Проклятые браслеты, символ и залог рабской жизни. Он, наконец, вспомнил вчерашний день — такой долгий! — и застонал.

В дверь постучали — тихо так, почтительно… Седой прислужник — тот самый, что и в первый день, — на этот раз был не в пример любезнее. Он принес чистой, прозрачной воды для умывания, с поклоном подал вышитое полотенце. Но краем уха Автар все же услышал, как старик бурчит себе под нос:

— Эк свезло-то! Из бродяг да сразу в бароны, к вейсу во дворец. Ну и времена пошли…

Попробовал бы раньше он так поговорить! Автар вытер лицо и принялся медленно одеваться. Слуга укоризненно покачал головой и наставительно заметил:

— Не пристало теперь вашей милости второй раз надевать одну и ту же одежду. К тому же и день сегодня особый…

— Это что же в нем особенного?

Слуга удивленно поднял кустистые седые брови, будто удивляясь неосведомленности гостя. Потом все же объяснил — терпеливо, как неразумному:

— Парадный обед по случаю победы! Марана чествовать будут. Он у нас теперь герой.

Опять этот Маран… Автар покорно положил рубаху на постель и стал надевать другую — шелковую, с золотой вышивкой у горла. Перед глазами все мелькали кусочки головоломки «стале». Сложить их воедино, увидеть картину целиком — вот что сейчас по-настоящему важно! Как там говорил Наставник во сне? «Разума и души у тебя никто не отнял!» Если нельзя читать мысли и видеть сквозь стены, то, по крайней мере, можно смотреть вокруг себя, слушать, делать выводы…

— Скажи-ка мне, старик, как тебя звать?

— Бербий, ваша милость. — Он даже приосанился и заулыбался. Нечасто, видать, придворные господа интересуются, как зовут того, кто служит им!

— Ты, Бербий, по всему видать, человек почтенный и давно служишь во дворце.

— Точно так, тридцать лет уже!

— Маран, наверное, тоже давно служит, раз удостоился такой чести?

— Маран-mo? Нет, он молодой совсем. Молодой, да ранний… Еще повар Вестар, упокойте боги его душу, часто говаривал, что его приемыш далеко пойдет. Так и вышло, жаль, что старик не дожил. Шустрый был мальчишка. Раньше котлы чистил на кухне да помои выносил, а теперь до него и рукой не достанешь! Герой… Только вот лицом куда как нехорош — щека обожженная. Вестар, когда его подобрал, и не чаял, что выживет мальчонка.

Автар напрягся, словно охотничья собака, учуявшая след. Обожженная щека… Подобрал на улице… Разрозненные фрагменты все еще не складывались в целостную картину, но он чувствовал, что разгадка где-то близко, совсем близко.

— А давно это было? — осторожно спросил он, стараясь не выдать волнения.

Старик задумался, почесал в затылке.

— Давно… Почитай, лет двадцать уже! Как раз тогда наш милостивый вейс этим горским разбойникам укорот дал, так что больше с тех пор и не суются. Три дня потом вся площадь паленым мясом воняла, хоть нос затыкай.

Автар вспомнил слово своего старого учителя. «Не лишать же народ бесплатного зрелища!» Верно, в железной клетке сожгли женщин, детей, а еще — трех старейшин племени… Неужели Грозного Духа мог вызвать кто-то из горцев? Маловероятно, конечно, — откуда бы взяться у них таким знаниям и способностям? А если даже так — почему Грозный Дух ничем не проявлял себя столько времени?

А слуга тем временем продолжал бубнить свое. Со стариками всегда так — раз начнут вспоминать былое, потом уже не остановишь.

— А я так мыслю — и правильно! В государстве порядок должен быть. А кто нарушает — к смерти! Да не просто так, а прилюдно, чтобы другим неповадно было.

Автар подумал о том, что никто не может быть так жесток и немилосерден, как мирный обыватель, когда он чем-то напуган. Именно он всегда будет рукоплескать казням и поддержит любого правителя, кто пообещает ему защиту. Тому и делать ничего не придется — только обещать да надувать щеки… Ну может, устроить показательную расправу над врагом или хотя бы его чучелом.

До того Автар слушал вполуха, но тут ему стало интересно.

— К смерти, говоришь? Что — всех? И женщин? И детей?

Старик, похоже, разошелся не на шутку:

— А то! Нечего гадючье семя плодить. И детишки подрастут — такие же будут. Там старик один был — страшный такой! Борода косматая, плащ из сыромятной кожи весь увешан бубенцами да погремушками, шапка рогатая, посох огромный — в виде змеи сделан… Бабы визжат, дети плачут, а он — ничего, только все руками водил туда-сюда да бормотал что-то по-чудному. Помешался, наверное, со страху. Остальные, правда, замолкли скоро, — добавил слуга с явным сожалением, как ребенок, которому обещали показать живую двухголовую лошадь на ярмарке, а подсунули деревянную, — в дыму, наверное, задохнулись. Там такая стена была — не разглядеть ничего! Только слышно, как этот все тряс своими погремушками и в бубен стучал.