Как бы то ни было, остров был отличной защитой от непрошеных гостей, и возможно, потому в буйные темные века французские короли пожелали именно здесь устроить столицу довольно неспокойного государства. Правда, долгое время им попросту было недосуг мирно жить в столице. Однако теперь король Людовик Толстый счел, что если уж Франция — единая держава, то и главный ее город должен иметь соответствующий вид и быть постоянной резиденцией короля. А потому на острове Сите неподалеку от монаршего дворца было решено возвести храм, равного которому еще не видела Франция.

Увенчанный лаврами победителя, король Людовик стоял у края глубокого котлована, наблюдая, как суетятся понукаемые мастерами и надсмотрщиками землекопы. «Порой, чтоб подняться ввысь, следует опуститься вниз. И чем глубже ты спустишься, тем выше будет твой подъем», — мелькнуло у него в голове. Мысль эта показалась ему забавной. На мгновение он представил себе громаду будущего храма, его колокольни, величественный неф, в котором будет чувствоваться близкое присутствие Творца, куда более могущественного, нежели сии усердные дети адамовы…

Увы, ему самому вряд ли удастся когда-то увидеть законченным это великое строение, но могущество Франции не сиюминутно и не должно закончиться вместе с ним. Королевская власть наберет силу, и, даст бог, к моменту, когда собор наконец будет достроен, никто уже и не вспомнит о мятежных баронах, некогда посягавших на нее.

Аббат Сугерий глядел на своего венценосного прихожанина с той скрытой нежностью, с какой любящие родители глядят на выросших и вылетевших из гнезда чад.

— О чем вы задумались, сын мой? — наконец прерывая молчание, спросил он.

— О Франции. О том, что когда-то она станет великой державой. Никакие германцы или нормандские выскочки не посмеют угрожать ее пределам.

— Благие мысли, — кивнул духовник государя. — И точно так же, как сии малые, — он указал на землекопов, усердно ковыряющихся в каменистом грунте, — вы не знаете отдыха в трудах своих.

— Это верно. — Король повернулся к аббату Сугерию. — Насколько я понимаю из подобного вступления, у вас дурные вести.

— Я бы не назвал их дурными, — вздохнул аббат, — но и добрыми счесть не могу. Как стало мне известно от верных людей, король Генрих Боклерк прислал своего гонца к графу Анжуйскому с секретными предложениями.

— Чего же он желает?

— Нормандец предлагает заключить мир с графом Анжуйским.

— Вот даже как? На каких условиях?

— Король сватает дочь, вдовствующую императрицу, за сына графа, юного Фулька Анжуйского.

— Он, кажется, на десять лет младше.

— Более чем на десять.

— Совсем юнец.

— Это верно. Но граф всерьез подумывает о возможном браке, а стало быть, и союзе. Непрестанные войны с нормандцами изрядно обескровили его владения. Потому этого доблестного вассала можно понять. И… пожалуй, даже простить.

— Простить?

— Простить раздумья. Но не действия. Нет сомнения, слияние под одной короной Англии, Нормандии и Анжуйских земель весьма опасно для нас. И хотя сам по себе юный Фульк покуда может почитаться верным ленником, боюсь, ему или детям его не устоять против искушения идти тем же путем, что и его проклятый тесть.

— Еще, слава богу, не тесть, — напомнил король.

— Для Франции будет много лучше, если он никогда им и не станет. И здесь я вижу только два пути.

— Какие же?

— Либо призвать его поскорее в столицу и позволить состоять при вас, дав подобающий ему по знатности высокий пост близ трона, а заодно и подыскав ему хорошую партию. Либо же, увы, но и такое возможно, для королевства будет лучше, если у графа Анжуйского не останется сына.

Людовик Толстый с грустью поглядел на верного советника.

— М-да, ты прав. Все же испробуем для начала первую возможность.

Живу себе без укоризны,

И хоть соблазны нелегки,

Не одолжусь я у Отчизны —

Проценты больно велики.

Неустановленный призывник

Содрогаясь в душе, Анджело Майорано с неподдельным удовольствием жевал ячменную лепешку с козьим сыром, предложенную ему одним из аланов. До привала было еще далеко, а ничего более съедобного у всадников эскорта высокочтимой севасты попросту не оказалось. Но сейчас капитану «Шершня» был не до изысканных яств. В Бюро Варваров, должно быть, сочли пост весьма полезной духовной практикой для столь закоренелого грешника, каким являлся Мултазим Иблис. И потому никто даже не подумал снабдить его в дорогу хоть какой-то едой.

— Не повезло мне с вами, — покачиваясь в седле одной из запасных аланских лошадок, грустно сообщил дон Анджело. — Поверьте, я хотел как лучше…

— …А получилось как всегда, — продолжил Лис. — Это мы знаем. Но шо заставило вас сменить мореходство на землетопство? Вы, шо ж, заблудились? — Он патетически указал на капитана, оборачиваясь к «родственнику сицилийского короля». — Вот, мессир рыцарь, сколько раз я говорил тамплиерам, шо уже пора изобретать компас! А они: «Нет, пока мы Соломоновы конюшни под храм не приватизируем — никаких компасов!» А люди, достойные, не буду говорить чего, потом страдают во тьме заблуждений и ненаходств! — Он закончил страстный монолог и оглянулся по сторонам в ожидании реакции. Анджело Майорано глядел на него так, что из кольчуги, в которую был облачен Лис, сами собой должны были выскочить все заклепки.

— Вы еще спрашиваете! — процедил он. — Вчера, когда вас схватили, я пробрался на свой корабль, понимая, что уже ничем не смогу вам помочь. Если бы не ваша, сударь, затея с идиотской дракой на агоре,[43]еще оставалась надежда выкупить графа из-под стражи. А так…

— А так мы едем в столицу Руси абсолютно бесплатно, на полном архонтском пансионе. Шо еще раз доказывает истину, шо чем более весомы твои доводы, тем они убедительнее.

— По вашей милости я сам чуть не лишился головы.

— Ну, вот видите, по нашей милости — не лишились. Шо еще раз подчеркивает свойственное нам вопиющее милосердие.

— Погоди! — решительно оборвал его разглагольствования уставший от трескотни рыцарь. — Что произошло далее?

— Я пробрался на «Ангела», но даже не успел сменить порванную во время драки одежду. Стража нагрянула на корабль, так я едва успел выпрыгнуть за борт. Я не знаю, сколько просидел в воде, держась за якорный трос и ныряя всякий раз, когда у борта раздавались голоса. Но то, что я услышал… — На скулах бравого морского волка отражением внутреннего шторма заходили желваки. — Мои люди сказали, что меня нет на корабле, тогда какой-то монах, похожий на вяленую селедку, заявил, что они будут дожидаться меня на борту и если я к утру не вернусь, то корабль, как выморочное имущество, перейдет к архонту. Представляете, мой «Ангел»!