* * *

На ночь кортеж севасты Никотеи остановился посреди степи. Возы обоза были составлены в круг и скреплены цепями. Экипаж высокородной госпожи, своего рода небольшой дом на колесах, стоял отдельно внутри импровизированного форта. Все же прочие ее спутники ночевали, кто подстелив под себя дорожный плащ среди травы, прямо под звездным небом, кто на возах.

Чуть поодаль паслись стреноженные кони. Вполголоса переговаривалась ночная стража, стараясь сто раз уже слышанными байками отогнать накатывавший понемногу сон. Усталость дня перехода чувствовали все, но, как говорится, служба есть служба, а свежих подкреплений для караула ждать было неоткуда.

Посреди лагеря горел костер, на котором булькала наваристая каша с бараниной. Федюня Кочедыжник с недоумением поглядывал на знатных господ, с которыми по счастливому мигу ему удалось свести знакомство, и недоумевал, отчего вдруг те не ложатся в столь поздний час. Сам он сидел чуть поодаль от костра, не решаясь без спросу молвить слово и ломая голову, как бы привлечь к себе внимание. До слуха его порывами ветра доносились какие-то странные незнакомые слова, в смысл которых он и не пытался вдумываться, понимая, что заморское наречие франков уж точно не людским разумением измышлено.

— Так ты полагаешь, все же генератор? — сумрачно глядя в шальной огонь, пожирающий шар перекати-поля, произносил витязь. — И все, что мы наблюдаем, не более чем полигон, своего рода экспериментальная база?

— А шо, почему нет? Я как в Институте CNN врубаю, так явно чувствую — конкретный полигон. Хрен зна чей, но стопудово лабораторные мыши под колпаком, только в костюмах и при галстуках. А эти чем хуже? Тоже, небось, сапиенсами числят себя.

— Еще не числят, слов таких не знают.

— Оно, конечно, правильно. — Менестрель, с переносицей, в силу жизненных передряг напоминавшей Федюне змеиный извив, закончил вощить стрелу и, точно любуясь, поднес ее к глазам, глядя на пламя. — Но все же как-то грустно расставаться с этим предубеждением. Так шо, мой доблестный вестфольдинг, есть промеж меня авторитетное мнение, шо прежде чем сбагрить эту сапиенсирующую межушную промежность в контору, надо устроить ей пристальный фейс-контроль.

— В каком смысле? — Витязь поднял брови.

— Хочу эксклюзивно получить чистосердечный и нелицеприятный ответ на три исконно-посконных вопроса русской интеллигенции: «Кто виноват?», «Шо делать?» и «Третьим будешь?», а, нет, «Кому на Руси жить хорошо?» — насмешливый приятель немногословного витязя ткнул себя пальцем в лоб, будто что-то вспоминая. При слове «Русь» Федюня несколько оживился, понимая, что иноземцы говорят о его родной земле, и тихо кашлянул.

— Федюнь, ты еще не спишь? — Добрый защитник наконец обратил внимание на сидящего поодаль мальчонку. — Вот и хорошо. Подкинь дров, блин, лепешек в огонь! Видишь, совсем скоро погаснет.

— Огонь — это хорошо, это верно. — Мальчишка радостно выполнил порученное ему действие, чувствуя большое облегчение от того, что верзила-лучник перешел на его родное наречие.

Над костром поднялся вонючий дым, люди, окружавшие костер, расселись чуть подальше.

— Ырка огня боится.

— Кака така Ирка? — повернулся к нему Лис. — Ты шо, втихаря подругу какую-то зафаловал? Ну, парень, ну, хват!

Глаза Федюни полезли на лоб, будто он вдохнул полным ртом этого смрадного дыма, и тот наполнил ему голову от горла до макушки.

— Чур вас, чур! Ырка — дух злой, мертвяк неупокоенный! В лес его лешаки не пущают, так, стало быть, он полем-степью и гуляет, когда пешим, когда и конным, а то и вовсе будто бы и вида никакого нет, а только спиною чуешь, как глядит на тебя кто-то. Холодок такой, будто изморозь в жаркий день. Если вдруг такое станется, говори скорее: «Деде, прадеде, пращуре, слышишь?» И как донесется точно вроде бы издаля: «Слы-ы-шу-у!», так Ырка пужается и прочь отпрянывает. Да только надолго не уйдет — ему на тот свет путь заказан. А на этом — холодно. От того хлада его всего крючит. И как почует он где человечье тепло, так вокруг и вьется, и вьется. Чуть зазевался — все! И кровь твою выпьет, и жар души отберет. Такое-то дело, — страстно тараторил Кочедыжник. — Оттого посреди степи становище разбивать — дело недоброе. К огню Ырка не приблизится — от него пламенем адским веет. Но где подальше — хошь одного бедолашного угребет, хошь десятерых. Тут чтоб покойно спать, со змеиным царем домолвиться надо. Как он вкруг становища оползет, так словно бы вал нерушимый по следу его возвысится. Ырке того вала нипочем не одолеть. Он все вниз глядит и через стену такую перебраться не может. Когда скажете мне, так я…

— Всадник! — перебил его витязь, указывая на возвышающийся неподалеку курган.

Лунный диск озарял его, придавая облику далекого кавалериста вид зловещий и неестественный.

— Ырка! — вздрогнув, хрипло выдохнул Федюня.

— Это вряд ли, — поднимаясь и вглядываясь в облитого луной незнакомца, процедил Лис. — Если только для безопасности твой Ырка не таскает на себе целую скобяную лавку. Ишь как блестит!

Словно испуганная видением в ночи, крикнула неведомая птица, ей вторила другая, а еще через мгновение во тьме послышался стук копыт. Сторожившие лагерь аланы тоже увидели непрошеного гостя.

— Вот сейчас и узнаем, — глядя, как неведомый всадник разворачивает коня, проговорил Вальдар Камдил.

— Ни фига не узнаем. Хрен они этого Ырку на аргамаке на своих бахматах догонят! Если он, конечно, сам не будет искать с ними встречи.

И когда настанет последний миг,

Судьба не свернет назад.

Тогда мы направим свой старый бриг

Прямою дорогой в ад.

Старая пиратская песня

Людовик VI очень любил тишину и молитвенный покой аббатства Сен-Дени. Здесь все дышало благолепием и святостью места. Здесь он был не христианнейший король Франции, все могущество которого держалось на силе его воли и острие меча, здесь он был смиренным прихожанином, духовным сыном мудрейшего аббата Сугерия, из рук которого он некогда принял графство Вексен как феод святого Мартина, тем самым признавая себя ленником Первоапостольной Римской церкви.

Нынче он стоял пред изваянием своего небесного сюзерена, отсекающего часть плаща, дабы отдать ее нищему, размышляя над деянием патрона. Грешно, конечно, так думать, но велика ли польза для страждущего от клочка ткани? Да и сам Мартин в рваном плаще выглядел совершенно нелепо. Тут уж либо весь плащ, либо ничего. А если так подумать, то на всех нищих плащей не наберешься. Нелепо превозносить такой подвиг. Уж лучше дать убогим работу, а за нее — еду и одежду. Те же, кто не желает в поте лица добывать хлеб насущный, чем лучше зверей лесных? Лишь тем, что ходят на двух ногах и человечью речь имеют? Так и то сказать, этим они только хуже диких тварей, ибо порочат замысел Господа и вводят в соблазн неразумных.

— О чем помышляешь ты, сын мой? — Преподобный Сугерий, как обычно, мягко, но решительно прервал задумчивость Людовика.