Тростниковая золоченая флейта, извлеченная из футляра на поясе, мягко засияла, подобно зыбкому болотному огоньку, стоило мне только поднести ее к губам и подарить ей звонкий, хрупкий голос своим дыханием. Мелодия-росток, мелодия-нить, хрустальная прозрачная веточка, тянущаяся к черному, усыпанному бриллиантами звезд небу. Она повисла над рекой тонкой струной, зазвенела, запела, начисто перекрывая даже разносящиеся над лесом вопли приближающейся нежити, учуявшей наконец-то желанную добычу.

Лунная ночь замерла, застыла, прислушиваясь к мелодии, услышать которую можно только внутри Алгорского холма, в сердце Осенней рощи, к мелодии, которая тише стука сердца, тише звона крошечной льдинки, разбившейся о выступивший из-под снега по весне камень. К мелодии, которая пронизывает тысячами волшебных поющих струн и становится частью окружающего мира, которая ведет за собой, заставляет плакать и смеяться от звенящей нежности, что сладкой дрожью прокатывается по всему телу от макушки до пяток, заполняет, как кристально чистая родниковая вода – расписной стеклянный сосуд.

Живи! Будь!

Я шагнула на лунную дорожку, и вода упруго прогнулась под моей ступней, окатила пальцы прохладной волной – но не расступилась, удерживая меня на хрупкой посеребренной поверхности, как на перекинутой через реку тонехонькой доске, что вибрирует от каждого шага. Серебряными кольцами разбежались круги по потревоженной поверхности, перекрещиваясь, перебивая друг друга. Они прокатывались по водной глади, тревожа русалок-фаэриэ, спящих в свитых из водорослей и кувшинок гнездышках на дне глубокой реки, таяли, как льдинки на весеннем солнце – только для того, чтобы вновь возникнуть от следующего шага.

Мелодия флейты летит над рекой, как птица, выпущенная из клетки, с шелестом разрезающая воздух могучими крыльями, она зовет за собой, теребит перетянутую струну внутри напряженно зажатого тела, требует не осторожно идти вперед, опасаясь за каждый шаг, а бежать, едва касаясь ступнями лунной дороги, что теперь казалась шире самой реки. Как степь, залитая серебром и украшенная жемчугами росы, осевшей на высокой траве.

И я уступаю этому зову, словно моя флейта обратилась в Рог Изобилия, поющую драгоценность, обломок золотого луча. Бегу по мерцающей дорожке, рассыпая вокруг сверкающие звезды-капельки, которые алмазной пылью оседают на моих волосах, холодят обнаженное тело легчайшими прикосновениями, одевают в мантию речной королевы, лунной танцовщицы, которой подпевает хор тонких, призрачных голосов, эхом раздающихся над лентой реки. Чьи-то пальцы касаются моих плеч – и взгляд тонет в насмешливых темно-синих глазах речной фаэриэ, что танцует рядом со мной.

Хрустальная дева, призрачная, изящная, нереально хрупкая, как будто кто-то чудесным колдовством придал сверкающей воде формы женского тела, выковал из нетающего снега тонкое, причудливое кружево не то крыльев, не то шлейфа. Она улыбается, уводя меня в танце лунной дороги на черную, непроглядную тьму водной глади, – но я по-прежнему ощущаю под ступнями мокрую луговую траву, упругую поверхность, а каждый всплеск мелодии лишь укрепляет причудливое плетение заклинания, удерживающего меня на воде.

Мир вокруг изменяется, словно я смотрю на него через частую золотую сеть.

Аметистовый вихрь, пронизанный взблесками молний, в двух шагах от меня неуверенно колеблется над лунной дорогой, медленно, неторопливо пересекает середину реки, но не торопится, словно ожидает меня, боится идти дальше. Я взмахиваю свободной рукой, с которой спускается полупрозрачное полотнище рукава-крыла волшебного платья из нежного белого шелка, – иди, не бойся – и он послушно отступает, но постоянно останавливается, ждет, пока я сделаю шаг к берегу.

К нему.

Комки тьмы, мечущиеся вдоль реки там, откуда мы начинали свой путь, гнилостно-багряные, нездоровые, неживые. Сквозь сетку я вижу бессмысленную, безудержную ярость, не находящую выхода, вижу попытки ступить на воду…

И чувствую, как нежить проваливается в прозрачную глубину реки, как силится доплыть до нас, вцепиться зубами в трепещущую жизнь, выпить ее до дна, как сырое яйцо, оставив после себя лишь хрупкую иссушенную скорлупу.

Грязь, которой не место в этом чистом потоке.

Флейта запела громче, злее, шелковое волшебное платье осыпалось мириадами жемчужных брызг, и в этот же момент течение раскололо реку надвое, обнажив влажное илистое дно с глубокими промоинами-омутами. Вода вспенилась по приказу хрустальной русалки-фаэриэ, вздыбилась белопенным горбом – и с грохотом обрушилась на берег, на узкую косу, где стояли двое – человек, утративший силу с последним лучом солнца, и проводник, через которого нежить изливалась в отвергнувший подобную гниль мир живых.

Лунная дорожка пошла рябью, изогнулась под моими ногами, рассыпалась на блики-монетки – и вдруг мир перевернулся, флейта захлебнулась свинцово-серой водой, а я вдруг поняла, что очутилась с обратной стороны отражения на зеркальной глади.

Истаяла золотая сетка, со всех сторон обступил холодный, давящий мрак, а я смотрела на фаэриэ, что склонялась надо мной по другую сторону водяного зеркала. Наблюдала за тем, как ее черты из хрустально-прозрачных становятся более плотными, более реальными, тогда как моя ладонь, в отчаянии прижатая к непроницаемому «стеклу», истаивает как мыльная пена.

Страх окатывает ледяной волной, пронизывает насквозь.

Имя – как спасительная соломинка, как тонкая аметистовая спица, пробившая водное зеркало.

Рейалл!!!

Та, другая, шипит, черты прекрасного лица искажаются, обнажая мелкие острые зубы, она резко оборачивается, глядя куда-то в сторону, – и вдруг осыпается частой капелью, хрустальными брызгами, ледяным крошевом, что усеивает застывшую поверхность воды.

Нырнувшее вглубь матово светящееся белым и голубым лезвие ножа вскрыло колдовское зеркало, как материнское чрево, и я ухватилась обеими руками за крепкое запястье, потянувшее меня наверх, к вольному ветру, к серебряному глазу луны, к напряженной тишине летней ночи. На берег реки, чистый, заросший душистой, терпко пахнущей травой, что кольнула острыми кончиками колени и ступни, когда фаэриэ положил меня на землю.

– Фиорэ?

Жаркие дрожащие руки встряхивают меня за плечи, щеку обжигает несильная пощечина. С трудом удается приподнять веки, заглянуть в сверкающие аметистовым блеском глаза, страшные, неистовые, прекрасные.

– Ты со мной?!

– Моя… флейта… – Голос у меня шелестящий, еле слышный – как шепот трав, шорох листвы. – Где?…

– Утонула в реке. Пусть. Хорошо, что ты сама там не осталась. – Рейалл обнял меня, прижал к груди, кутая в кажущийся тяжелым плащ, утишая, успокаивая дрожь, которая колотила нас обоих. – Не делай так больше.

– Не чаровать? – негромко усмехнулась я, согреваясь теплом Грозового Сумрака, чувствуя, как усталость все-таки берет свое, как еще немного – и я засну прямо у него на руках, не в силах идти дальше.

– Не исчезать, – серьезно ответил он, касаясь губами моих волос, с которых текла речная вода. – К сожалению, наши преследователи тоже никуда не исчезли, их просто снесло течением.