— Он сказал, что я должна посмотреть на тех пятерых мужчин и отметить крестиком в соответствующей графе номер того, о ком идет речь.

— Помните ли вы, кто еще присутствовал в зале опознания?

Я мысленно вернулась в это помещение, припоминая фигуры тех, кто там находился.

— Присутствовали миз Юбельхоэр, далее, стенографистка суда или стенографистка опознания — не знаю, как называется эта должность, и еще какой-то мужчина там сидел и чем-то занимался. Ну и я, конечно.

— А вы припоминаете?..

— Ах да, еще вы.

Тон его вдруг резко изменился. Стал отеческим, заботливым. Я на это не поддалась.

— Помните, как дознаватель Лоренц советовал вам не спешить, тщательно осмотреть шеренгу и свободно перемещаться вдоль нее?

— Да, это я помню.

— Помните, как я попросил дознавателя объяснить вам, как…

— Простите?

— Вы помните, как я попросил дознавателя объяснить вам процедуру?

Улыбка его стала чуть ли не благожелательной.

— Что это сделали лично вы — не помню.

— Но вы помните его объяснения?

— Помню, что кто-то мне объяснил, как это делается.

— Но тем не менее, — сказал он уже без улыбки, — вы ведь встали и прошлись по комнате?

— Да.

— Более того, вы дали участникам опознания команду совершить конкретное движение — если не ошибаюсь, поворот головы влево. Помните это?

— Помню.

— Дознаватель приказывал: «Номер один, поворот налево!» — помните это?

Все это он вытягивал из меня клещами — отрабатывал свой номер.

— Да.

— Что вы сделали после этого? Что было дальше?

— Я довела отсчет до четвертого и пятого и выбрала пятого, потому что он на меня смотрел.

— Вами был выбран номер пять?

— Да, я поставила крестик в графе с пятым номером.

Это я повторяла тысячу раз: так оно и было.

— Вы поставили под этим свою подпись?

— Да, поставила.

— Поделились ли вы словесно с кем-либо из находившихся в зале своими сомнениями по поводу того, что это был номер пять?

— В зале я не сказала ни слова.

— Было ли вам известно, что, отмечая номер пять, вы тем самым указываете на причастность или возможную причастность данного лица к делу об изнасиловании?

— Да.

Моим оплошностям не было конца.

— Итак, лишь покинув помещение, вы осознали, что вам не следовало выбирать пятый номер?

— Я подошла к своему консультанту из Кризисного центра и сказала, что четвертый и пятый похожи, как близнецы. Действительно, я это сделала.

— А до этого вы никому не говорили того же?

— Я это сделала в зале, а до этого я их не видела и не могла ничего сказать.

Он не стал уточнять. Я-то имела в виду конференц-зал, а не зал опознания.

— Вы выбрали номер пять?

— Да, номер пять.

— Полагаю, суть вашего заявления состоит в том, что восьмого мая вы подверглись изнасилованию?

— Да.

— И вы не видели виновника до встречи на Маршалл-стрит?

— Не видела, вплоть до пятого октября.

— Затем вы увидели его на Маршалл-стрит?

— Да.

— В непосредственной близости находился полицейский, не так ли?

— Да.

— Вы подошли к этому полицейскому?

— Нет, я не подходила к этому полицейскому.

— Вы направились к ближайшему таксофону и позвонили в полицию?

— Я пошла на филологический факультет, чтобы отпроситься с занятий, и позвонила маме.

— Вот как? Вы позвонили маме?

В его тоне сквозила издевка. Мне вспомнились предварительные слушания, когда его коллега Меджесто смаковал слова «джинсы „Кельвин Кляйн“». Моя мама, мои джинсы «Кельвин Кляйн». Вот что вменялось мне в вину.

— Да.

— Затем вы обратились к профессору?

— Я позвонила маме, а потом позвонила знакомым, чтобы кто-нибудь проводил меня до общежития. Мне было очень страшно, но я знала, что по расписанию у меня семинар. Я никому не дозвонилась. Тогда я поднялась к профессору и объяснила, почему не могу присутствовать. Отпросилась у него, пошла в библиотеку, чтобы найти там себе провожатого из числа моих знакомых, чтобы он довел меня до общежития и поехал со мной в полицию, а потом пришла в общежитие и позвонила одному знакомому художнику, чтобы он помог мне нарисовать портрет, но он мне не помог. Тогда я вызвала полицию; одновременно с полицейскими прибыли сотрудники службы безопасности Сиракьюсского университета.

— Вы не обратились в службу безопасности, чтобы вас сопроводили домой?

Я расплакалась. В чем еще я виновата?

— Простите, — извинилась я за свои слезы. — Туда можно обращаться после пяти или в ночные часы.

Я поискала глазами Гейл и увидела, что она внимательно смотрит на меня. Уже почти все, говорили ее глаза. Держись.

— Сколько времени прошло с того момента, как вы увидели его на Маршалл-стрит?

— Сорок пять — пятьдесят минут.

— Сорок пять — пятьдесят минут?

— Да.

— Скажите, с того момента по сегодняшний день вы не опознали мистера Мэдисона, верно?

— То есть опознала ли я его в вашем присутствии?

— Опознали ли вы его в ходе официальной процедуры как лицо, совершившее над вами акт насилия?

— В ходе официальной процедуры — нет, но сегодня опознала.

— Сегодня вы его опознали. Скольких чернокожих вы видите в этом зале?

Опасаясь подвоха, я проявила излишнюю поспешность. Истолковала его вопрос как «Скольких еще чернокожих помимо ответчика вы видите в этом зале?» И ответила:

— Ни одного.

Он хохотнул, с улыбкой повернулся к судье, а потом махнул рукой в сторону Мэдисона, сидящего со скучающим видом.

— Не видите ни одного? — с нажимом повторил Пэкетт, словно говоря: «Ну и тупица!»

— Я вижу в зале одного чернокожего помимо… помимо остальных присутствующих.

Он торжествующе осклабился. Мэдисон тоже. Почва уходила у меня из-под ног. Мне в вину ставился еще и цвет кожи насильника, и недостаточный процент представительства его расы в правоохранительных структурах города Сиракьюс, и даже отсутствие других чернокожих в зале суда.

— Помните, как вы давали показания об опознании перед большим жюри?